Трещала голова,
и рушился мой план,
и я добрел едва
до станции Каган.
Мешая с чаем мед,
я трясся по пустыне,
как будто Дон Кихот
к неведомой святыне.
Пил чай я, еле жив,
в хивинском подземелье,
И лопнул вдруг нарыв —
как ангелы запели!
И в золотой пыли
я ехал на ура —
так, будто бы несли
меня вперед ветра.
И чудо – это ж надо! —
в Нукусе ждет меня —
отлет отложен на день.
И я поспел в Куня!
……………………………………….
Такое было время —
обняться с тамариском,
в ветрах кружить, как семя —
легло на глаз, как риска.
«Помню пески твои без передышки…»
Помню пески твои без передышки
и нефтяные черные вышки.
Помню тебя, полуночный арык.
Нас облизал твой прохладный язык.
И бесноватую помню луну.
Согд[5], ты стоял у нее на кону.
Помню, как, встав над реки серебром,
смуглая дева сверкнула бедром.
Но позабыл я, чем кончилось лето,
что по-над степью ушло, как комета.
Только и помню, как скрипнул разок
под сарафаном твой сапожок.
«Я Хафиза читал целый день и всю ночь…»
Я Хафиза читал целый день и всю ночь.
Черный ангел любви, приходи мне помочь!
И два черных крыла с инкрустацией звезд
разверни во весь свой удивительный рост.
Горький ветер ночной буду пить допьяна,
чтоб глаза мне безумная выжгла луна,
что под утро над треснувшей глиной встает,
раздавая степям беловатый свой мед.
Ни на день, ни на ночь я смотреть не хочу,
не хочу больше жить, доверяясь лучу.
Я на ощупь пойду вдоль заборов твоих,
где цикады звучат, как прощальный мой стих.
Мост Си-о-се[6]
Я свиданье назначил тебе близ моста Си-о-се.
Амирам Григоров
Я весь день пробродил на песчаной косе,
взгляд бросая на мост Си-о-се.
И глядел я и думал: огнем ты гори,
славный мост Тридцать три!
Да, огнем, Си-о-се, ты гори,
пусть удар нанесет тебе СУ-33.
Потому что я влип, как не влипнуть осе.
Ты уходишь к родне за мостом Си-о-се.
Как осу на игле, лихорадка трясет,
и любовь к тебе – липкий предательский мед.
Лег во весь непомерный свой рост
нас с тобой разделяющий мост.
Но когда ты вернешься назад,
узкий нож я воткну ему в зад.
Пусть он вскочит и вниз побежит по реке…
Твой раствор на моей был замешан тоске.
Камень твой в моей вымок крови.
Свои арки, как зубы, в меня ты вдавил.
Тридцать три – столько колотых ран…
Пусть стоит без моста Исфахан.
Шахрисабз
Оазис – зверь в садов зелёной шкуре —
подергиваясь, к ночи задремал.
И не найти нигде дворец Тимура,
лишь, как надгробие, гигантский цел портал.
Хоть в арке брешь зияет, как разлука
двух половин. Когда закат пунцов,
они друг к другу тянутся, как руки
в татуировке изразцов.
«Мы приехали ночью, выключив фары…»
Ми приїхали поночі, рухаючись крізь пітьму,
караваном із трьох позашляховиків,
обійшли перевал, що лежав у густому диму
і прострілювався одним із піхотних полків.
С. Жадан
Мы приехали ночью, выключив фары,
караваном из трех грузовиков,
обойдя перевал, где горели пожары
и зачистка шла кишлаков.
А младенец лежал в саманной пристройке,
огонек в очаге то взвивался, то гас.
И, когда подошла наша тройка,
мать взяла его на руки, защищая от нас.
А хозяйка двора принесла плов на блюде,
в керосиновой лампе затеплила свет.
– Твой ребенок, сестра, – инкарнация Будды.
Мы пришли, чтоб его переправить в Тибет.
Мать смотрела на нас недовольно и строго
и в молчании думала пару минут.
– Надо только воды взять в дорогу.
Здесь его обломают, посадят, распнут.
Для него мы насыпали угли в жаровню,
расстелили по кузову пару ковров.
И отец в небесах провожал свою ровню
яркой россыпью звездных даров.
И, покуда по ровному вилась дорожка,
мать дала несмышленышу грудь,
и, в брезентовом тенте расшторив окошко,
отыскала глазами вверху Млечный Путь.
Мигрант
Предвоенной весной он родился в горах,
там, где облаком бродит над гребнем Аллах.