Будучи школьницей, Татьяна Сергеевна большую часть свободного времени проводила в отцовской библиотеке и с заповедями божьими знакома была. Не убий – гласила одна из них. Теперь Татьяна Сергеевна была уверена, что муки принимает она в наказание за смерть отца. Просить девочку убить свою мать и тем самым взять грех на себя – нет, она не враг своему ребёнку. Бог смилуется и, возможно, вот-вот заберёт её. Но время шло, боли усиливались и уже не оставляли ни на минуту. Помочь Ирочка могла только одним способом. И она приняла решение. Но об этом не узнает никто, кроме Бога. Если он есть.

Ирочка ещё долго сидела у тела, любуясь чертами родного лица, впервые за много лет не искажённого болью. На губах мамы застыла улыбка, как показалось Ирочке, благодарная. Она позвонила и, в ожидании приезда бригады медиков, взяла из стопки писчей бумаги чистый лист. Подумав немного, вывела всего лишь одну фразу: «Прости меня, Боже, если ты есть». Затем вложила в объёмистую оранжевую папку, где подробно и вдумчиво описывала всё происходившее в эти страшные годы. Не столько в мире видимом, сколько внутри её самой. И тоску по сыну, и любовь к мужу, и надежды на внезапное выздоровление мамы, и отчаяния и снова надежды на скорое воссоединение с семьёй, и потрясение от письма мужа, сообщившего, что он живёт с другой женщиной, но на развод не претендует до тех пор, пока Ирочка не устроит свою жизнь в Израиле, и истории с реальными, а чаще вымышленными героями, и дерзкие мечты зеленоглазой маленькой женщины о счастье.

Поминальный стол соорудили всем подъездом. Соседи сами несли талоны на водку и продукты, а кто-то и деньги. Долго сидели, не столько вспоминая Татьяну Сергеевну, сколько жалея Ирочку.

Димон дождался, когда все разойдутся, и вернулся под предлогом забытого зонтика. Ирочка была рада его возвращению. Ещё во время похорон она обратила внимание на обаятельного светловолосого парня, в ком с трудом узнала недавнего мальчишку из соседней коммунальной квартиры. Сквозь скорбную маску, которую он старательно, но не всегда успешно натягивал на лицо, просвечивала безмятежная радость жизни. А её Ирочке последнее время так не хватало.

Рассмешить Ирочку в тот вечер Димону не удалось. Но проснулись они в одной постели, тесно прижавшись друг к другу. Ирочка уже давно лежала не шевелясь и надышаться не могла его дыханием.

– Я тебя люблю, – сказал Димон, прощаясь в прихожей долгим-долгим поцелуем в губы. В какой-то момент она открыла глаза и взглянула ему в лицо. Оно выражало блаженство. И Ирочка почти поверила. В памяти всплыла строка Пушкина: «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад!» Ну и пусть, подумала Ирочка, пусть не верное, пусть короткое, пусть греховное, но счастье!

Она ждала его каждый вечер. Но прошла неделя, другая, а он всё не шёл. Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. Ирочка с выпрыгивающим сердцем бросилась открывать. На пороге стоял Артист с бутылкой шампанского в руке. Ей сделалось невыносимо тоскливо и захотелось выпить.

– Входи, – сказала она и прошла в гостиную.

Аркаша всё ещё надеялся перетащить стол в профессорскую библиотеку. На болтовню соседей о якобы готовящемся отъезде Ирочки к мужу внимания не обращал. Зачем ей Израиль, если рядом есть он, поэт Аркадий Бессер. Не теряя времени, он приступил к обольщению.

– На заседаниях союза писателей, членом которого я, как ты знаешь, я являюсь, мы иногда пишем экспромты. Давай попробуем. Ты, конечно, не поэт, но я тебе помогу.

Ирочка сама открыла бутылку, наполнила бокал и залпом выпила:

– А-а-а, – махнула она рукой, – давай попробуем.