Мне снится, что я сижу на лугу. Бабочки справа, овечки слева, изумительной облачной белизны. Пастораль. Тут с растущей вблизи рябины – на фоне тихого бренчания балалайки – отрывается лист и медленно планирует в мою сторону. Не притягиваю его своим вниманием, но и не препятствую. Даже и не смотрю на него, но каким-то образом, глазами и разумом, угадываю весь его путь. Лист тихонько падает рядом, будто решил полежать на этом лугу возле шотландского пледа. Во! Это же листовка с фотографией моего любимого… Господи, какой же он красивый. Эта горбинка на носу, эта седина на правой брови, этот стальной взгляд. Это мой образок. Оправить его в рамку и часами стоять перед ним на коленях в экстазе. Рамка обязательна, чтобы закрыть надпись сверху: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Лист грустно спрашивает у меня: «Почему ему так важно, чтобы весь мир его разыскивал? Он что, себя уже совсем потерял? Надеется, что когда кто-то его отыщет, тогда и он сам себя найдет?» Что это за странное дерево с такими листьями, прямо не рябина, а какой-то следователь?

Просыпаюсь, не испытывая желания жить. Это единственное известное мне желание, которое можно узнать по его отсутствию. Когда его достаточно, чтобы жизнь продолжалась, она и идет себе дальше. Тогда ты живешь нормально. Сегодня не так. Знаю, что живу, ощущаю себя, но это знание и это ощущение ничем не соединены. Нет желания существовать таким образом, a другим не овладела. Ну и вот…

Я хочу умереть.

Я готова совершить самоубийство.

Слишком много знаю о самоубийствах, чтобы тянуть с этим. А то все может уйти в песок, и у меня на совести появится еще одно невыполненное решение.

Сейчас для этого хорошее время. Пытаюсь вспомнить какую-нибудь свою боль или проблему. Что бы у себя такое найти? Ношу в себе вирус герпеса. Пару раз в год он вылазит на губе. Не знаю, известно ли вам, что его называют еще вирусом меланхолии, и хотя мы, герпесники, реже заболеваем раком и СПИДом, однако чаще совершаем самоубийства. Этот страшный вирус, так же как СПИД или какая-нибудь другая подобная зараза, гнездится в иммунной системе. Поэтому, когда малярия или там рак пытаются туда пролезть, то слышат: «Извините, занято!». Ко мне этот вирус, наверное, попал из-за немытых рук и общего отсутствия гигиены. У моей матери он тоже есть. Она меня и заразила. Не зная того. Зато у моего сына его нет. Потому что я все знала и берегла его. У мамы был бзик на почве уборки, она заставляла нас с сестрой каждый день мыть полы; один день мыла сестра, один – я. Так мы и выросли с этим вирусом под постоянным принуждением к мытью и скоблению полов. У меня сейчас послеуборочная травма, которая проявляется в форме постоянного бардака в моем жизненном пространстве. Ну, хоть у моего сына этого вируса нет. А вот бардака у него тоже хватает. Видимо, кроме гигиены, у этой штуки есть иные причины. Неизвестные, оставшиеся за кадром. За каждым кадром этого фильма под названем «жизнь» всегда кроются какие-то неизвестные, но важные причины… Я хочу прервать фильм на этом кадре. Навсегда. Хочу облегчить мое существование смертью.

Господи, как можно стремиться к комфортабельной богатой жизни? К легкой жизни? Эта польская волна эмиграции за деньгами, эти две работы, учеба по ночам, эти горячие молитвы и нудные лекции высокомерных ксендзов, эти искушения и грехи во время занятий по религии, эти романы во время паломничеств. Угрызения совести и покаяния на исповеди. «Прощение» твоих грехов другим грешником, живущим за счет твоего подаяния… Дорогие вы мои поляки, все это нужно для того, чтобы лучше жить?!