Но я путешествую иначе, в соответсвии с местными условиями. Мне вспоминается анекдот, как русский и поляк, сидя в поезде, может быть, по дороге в Сибирь, в рамках установления дружеских отношений сравнивают лингвистические достоинства языков своих народов:
– Как будет по-польски «хлеб»?
– Chleb, а как по-русски «mleko»?
– Молоко. А «небо»?
– Niebo! А как по-вашему «dupa»?
– Dupa – по-нашему «жопа».
– Жо-oпа?.. Тоже красиво!
В общем я еду по-здешнему и слышу как моя экологичная леди взволнованно вздыхает:
– Какая прелесть!
Thank you for sharing – спасибо за банальность, как говорят в нынешнее время.
Я отрываюсь от экрана ноутбука и смотрю в направлении ее взгляда. Вижу застывший ряд холмов, типичных для нашего графства Дорсет. На вспаханных полосках земли, которые выглядят издали как черточки штрих-кода, вижу белые пятнышки овец. Пожалуйста вам: овцы на склонах холмов. «Ах, овцы пасутся, – читается в чуть накрашенных глазах леди, – а над ними бабочки летают!»
Ощущаю горький привкус во рту от этого вида. Он вызывает у меня отвращение и протест.
«Сбрей волосы, – хочется мне посоветовать леди напротив. – У тебя изумительная перхоть!»
Что это со мной? Из-за чего? Была, что ли, перхоть у этого Артура – неудавшегося насильника? Не помню. Не обратила внимания. Но тело говорит мне: «Да, это от него!». Я вспоминаю: он рассказывал мне в приемной у адвоката, как ловил рыбу на белых опарышей. Так что все правильно, эти овцы – напоминание именно о нем.
Как вернусь из Лондона, попрошусь в сауну к Марианне. Надену шерстяную шапочку, заберусь на верхнюю полку и вместе с потом выпарю из-под своей кожи всего этого Артура с потрохами. Все его жесты, гримасы, интонации, его голос, его скальп, просвечивающий из-под смазанных дорогим гелем волос мышиного цвета, его татуировки – гранатовая точка под левой бровью и индийский знак огня «Ом» на правом запястье. С потом выйдут семь месяцев, в течение которых моя жизнь была частью этого следствия и суда, этих допросов, очных и заочных ставок, отпечатков пальцев, ладоней, стоп, подошв; образцов слюны; сбора грязи из-под ногтей в пластиковые пакеты и кусочков, остриженных с этих же ногтей, в коробочки, похожие на те, в которых хранятся драгоценности, с надписью «Материал ДНК»; волос с головы и других частей тела; сотен страниц перевода показаний свидетелей и жертвы и уверток этого субъекта.
С потом выйдет и моя финансовая компенсация, ибо я заработала на всем этом столько, что мне хватило на очередные чудные туфельки на высоком каблуке, белые в черную крапинку (такие здесь называют polka-dot), и на тюбик самого дорогого крема против морщин, и на операцию маме в частной клинике по удалению катаракты на левом глазу.
Это будет завершение работы, ставшей для меня эмоциональным и профессиональным вызовом, с которым я успешно справилась, но который как-то деформировал, заразил и отравил меня.
Смотрю на овечек-бабочек, а вижу перхоть. Смотрю на борозды на поле, а вижу штрих-код на товарной этикетке «Земля – сезонная скидка». Я уже не справляюсь. Как переводчик, конечно. Впрочем, и как просто человек – тоже не очень.
Звоню Роберту и договариваюсь на вторник.
– Что за дело? Снова дети-жертвы? – спрашивает Роб.
Он помнит! Все мои старые случаи. Каждое мое слово!
– Попытка изнасилования. Взрослые.
– Слава богу! Буду ждать к шести.
Хоть он меня понимает. Поддерживает. Сочувствует. Не дает пасть духом. Советует. Предлагает и рекомендует.
Ну и что с того, что за тридцать фунтов в час? Разве же такое благожелательное понимание и поддержка не стоят всех денег на свете? Не знаю… И еще это «Слава богу!».