А потом… Меня выкинули из органов, не без участия олигарха. Там, наверху, опять договорились, Чубайсов чем-то поделился, и меня, вместе с компроматом, слили. Вот тогда и ушла жена, причем к одному из приспешников объекта моих разработок. Было ли это намеренное соблазнение моей жены, или она сама… Не важно. Мы и без того уже оказались чужими людьми. Выходила же она замуж за более-менее состоятельного меня, перспективного, уважаемого, сама-то соплячка была из села на Брянщине. Вот и воспитал циничную москвичку.

И вот, когда я смотрел по телевизору, как этот рыжий персонаж приятно проводит время в Ницце, даже не тоскуя ни по родине, ни потому, что он натворил, у меня случился сердечный приступ, оправиться от которого я не мог… Я был один, и скорую некому вызвать. Я был одержим идеей засадить Чубайсова, надеялся, что ветер подул в правильную сторону и на меня даже выходили определенные люди, чтобы помог описать составы преступлений… А он спокойно выехал из страны и живет теперь жизнью олигарха, не перестав влиять на принятие решений в моей стране.

И… Так даже не могу предполагать, кто там надо мной захотел посмеяться, когда сотворил такое, даруя вторую жизнь. Я – Анатолий Аркадьевич Чубайсов! Застрелите меня, люди добрые! Нет, не стреляйте! Я – другой Чубайсов, не тот, которого винили, и небеспочвенно, во всех бедах будущего.

– Слушаю, – сказал я в телефонный аппарат.

– Это я тебя слушаю, чувак, опять на сейшн не пришел? Рингануть слабо, или пальцы в телефонный диск не помещаются? – услышал я женский голос, полный упрёка и претензий.

Приходится «донашивать» чужую жизнь, пока свою не построил. Но вот стоит ли «долюбливать» чужую девчонку…

– Таня, рад слышать тебя, – солгал я.

– А точно рад? А вот у меня радости никакой, прямо сплошная грусть.

– Таня, не играй словами. У тебя что-то ко мне важное? Я спешу, – сказал я уже немного раздражённо.

– А ты уходишь куда-то? – не унималась девушка.

– Да, и прямо сейчас, – припечатал я.

И только короткие гудки в телефонной трубке были мне ответом.

– Я ушел! – выкрикнул я и действительно направился на выход.

– Да куда же, сынок. Я муравейник приготовила, с вареной сгущенкой, а папа достал кофе… Ну как же? – сокрушалась мама.

– Мне нужно пойти и решить вопрос с Дмитрием Николаевичем, – сказал я, но смотрел на отца, ведь слова предназначались ему.

Мне не ответили, и я решил пройтись. Благо, многие сотрудники института жили рядом, на Лиговском проспекте, как и мы. Впрочем, скорее всего, я не застану дома заместителя ректора по идеологии. Чего ему в День Рождения вождя мирового пролетариата дома делать? Но попытаться нужно.

Так что я бодро вышел из подъезда. То есть, парадной. Ох… Как бы не забыться когда и не назвать парадную подъездом. Сам-то я москвич, шаурму шавермой отродясь не называл.

В подъезде, этой самой парадной, было уютно. Горшки с цветами-токсикоманами, а ведь немало соседей курят на лестничных площадках, тут даже пепельница стоит, но эти ничего, зеленеют. Перила деревянные, недавно покрашенные, но тут нужно уже не красить, а менять брус.

И всегда в парадной чисто, хоть разувайся при входе. Есть график дежурств квартир, о чем свидетельствует табличка у дверей. И можно получить осуждение от соседей, что плохо помыта парадная. Даже не хочу предполагать, какой скандал был бы, если отцу когда-нибудь скажут: «Борисыч, что-то сегодня жена твоя поленилась парадную прибрать». Это же стыдно перед людьми!

Что было не редкостью в Ленинграде, а даже его климатической визитной карточкой, наравне с белыми ночами, моросил дождь. Но это не помещала Тани надеть юбчонку не по погоде и караулить меня во дворе.