– А что сказал товарищ Владимир Ильич Ленин в ответ на заявление “Главсельмаша” в сентябре 1921 года? – беззастенчиво перебил меня Дмитрий Николаевич.

Мой научный руководитель понурил голову, а преподаватель, который написал рецензию на диплом стал нервно протирать очки. Всем было понятно, что началась публичная порка. Раз уж мне даже договорить не дали.

– Владимир Ильич Ленин заслуженно раскритиковал позицию Главсельмаша, указав на то, что старые методы обработки Земли неприемлемы, – отвечал я. – При этом…

Вид у меня был безукоризненный. Строгий костюм-тройка, галстук, наконец, аккуратно постриженные волосы. Еле успел записаться в цирюльню-то, да ещё нужно было и шоколадку при этом дать.

Но главное, что я был невозмутим.

–– А почему Главсельмаш принял подобную позицию, и сколько в этот момент было тракторов на балансе Главного Управления? – последовал ещё вопрос.

И это при том, что проблема первого года существования Главсельмаша никоим образом не касалась темы моей дипломной работы. Просто упоминание этого Управления было своего рода обязательной данью, возвращением к истокам создания сельскохозяйственной машинной отрасли. Везде надо вставлять слова Ленина, порой дипломы и оценивались как раз по количеству ссылок на вождя мирового пролетариата. И что делать, если Ленин не так много обращался к вопросам механизации на селе? Так, только общими фразами и аккуратными пропагандистскими лозунгами.

– А сколько было выпущено сельскохозяйственных машин по итогам Первой Пятилетки? – продолжал осыпать меня вопросами Дмитрий Николаевич.

Дмитрий Николаевич почти что ничего не понимал в производстве сельскохозяйственных машин, как и в вопросе их производительности и использования, однако, как партийный деятель, партком был подкован в вопросах истории и идеологии, окружающих машиностроительную отрасль.

Один за другим в меня выстрелило семь вопросов, и все от парткома. И ни у кого не вызывало сомнений, что это неслучайно. До меня выступали двое, и Дмитрий Николаевич Некрашевич разве что кивнул, когда они закончили выступление.

Лицо я держал и от всех вопросов отбился, но вот перед седбмым решил уколоть парткома, чтобы он наконец заткнулся. Натянул улыбку до ушей и выдал.

– Спасибо за вопрос, хоть это и не относится к теме моей дипломной работы, но я скажу… – и следом выдал матчасть.

Зоя что ли готовился к защите несколько последних недель? Мой научный руководитель с довольным видом заерзал на стуле.

Товарищ председатель комиссии наконец кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание.

– Полагаю у уважаемой комиссии вопросов больше нет! Спасибо, Чубайсов!

Дмитрий Николаевич зыркнул на меня своими раскрасневшимися глазами, но промолчал. Вот и славно, а то еще один вопрос от парткома и я гляди, не сдержусь и вылью своё негодование.

Я вышел в коридор, посмотрел на огромную картину, прочно висящую на стене. На полотнище был запечатлён момент, когда Ленин выкрикивал из зала заседания Петросовета, что есть такая партия, которая готова взять на себя всю ответственность власти. Знал бы Владимир Ильич, что в партию в середине семидесятых годов прорвутся закоренелые номенклатурщики и отъявленные коррупционеры, сильно разочаровался бы в своей борьбе.

– А ну, чувак, стой! – услышал я знакомый голос Витька. – Ты что? Бегаешь от меня? Как с нашим делом? Если завтра норковой шубы не будет, джинсы уйдут к другому. Ты понимаешь, какие деньги теряются? Рублей семьсот – точно!

– Понимаю, но ты сейчас не вовремя, – сказал я.

– Слышь, Чубайсов, ты что-то не понял, – сказал Витёк, хватая меня за отворот пиджака.