– Поэты, – покивал, хихикая, Петр, – это ты точно… Двух таких поэтов я лично знаю! Салов и Кузмичев. Один из них начал этим делом промышлять еще в тридцатые годы, а другой – Кузмичев – развернулся уже во время войны. У них у каждого – есть слушок – миллиончика по два зарыто где-то.

– Где?

– Ха! Если б знать… Мне, брат, самому интересно.

Тема эта, видимо, волновала его. Он опять потянулся к бутылке, встряхнул ее, посмотрел на свет. И добавил, аккуратно разливая остатки по рюмкам:

– Да он не один такой… В селе есть два известных миллионера, а сколько еще тайных, скрытых – поди угадай! Как навигация откроется, ты сам увидишь: мужики толпами повалят на север.

– Это что же, по всему району такое творится? – изумленно спросил я.

– Нет, только в Очурах и еще в двух селах по соседству. В других местах такого лука и чеснока не найдешь. Какие-то здесь особые условия, что ли… А вообще-то земля у нас скудная и климат суровый. Тут ведь уже север близко – рукой подать!

– Как же мужики сплавляют свой товар? Это дело непростое, тут транспорт нужен…

– А у них контакт с речниками! Они нанимают в Абаканском пароходстве несколько грузовых барж и оформляют сделку официально. Лук идет как колхозный! Нет, брат, у них все отполировано.

– Но постой. Это значит, что начальство заодно с ними? В курсе дела?

– Не только в курсе, но и в доле… На этой афере греют руки и речники, и председатель колхоза, и парторг. Каждый получает с общей выручки три процента. Мало того, наш парторг Никольский, он и сам выращивает лучок. Загляни как-нибудь к нему в огород… Там такая плантация!

– А кстати, ты, – поинтересовался я, – тоже небось выращиваешь, а?

– Что ж, мы хуже других? – с обидой в голосе отозвалась жена Петра Людочка, бойкая и весьма миловидная бабеночка. До сих пор она помалкивала, теперь вдруг решительно вмешалась в беседу. – Нет, мы тоже не лыком шиты! Здесь мы, правда, люди новые, второй год всего живем. И не сразу разобрались… Жаль… Но сейчас-то уж знаем – что к чему!

– Да, конечно, – ухмыляясь, заключил Петр. – Участочек мы с ней подготовили неплохой. Мешков пять-шесть весной наберется. А это тоже куш! Да ведь сам посуди: кто же роскошную жизнь не любит?

Я долго просидел у Петра – этого любителя „роскошной жизни". Он рассказал мне немало любопытного… А затем мы уже в сумерках пошли по селу, подыскивать мне жилье.

И вскоре нашли: это была просторная изба-пятистенка,[4] стоящая над рекой, над самым обрывом. Обитала здесь пожилая вдова Наталья Макаровна Болотова (которую, впрочем, все звали просто Макаровной) и больной ее сын Алексей. Чем он болел, я так и не понял поначалу. Был он парень молодой и плечистый, с одутловатым бледным лицом, густой копной рыжеватых нечесаных волос и странным бегающим взглядом.

Вот только один этот взгляд и настораживал, и навевал некоторые сомнения…

Макаровна, говоря о сыне, сделала рукой неопределенный жест:

– Что-то у него нервное… Он раньше шофером был. А с прошлой весны, с апреля, освобожден от работы по инвалидности. Отдыхает. Ему покой нужен!

– Мне тоже, кстати, нужен, – сказал я. – И если тут, действительно, тихо…

– О, насчет этого не беспокойся, – заверила меня вдова, – у нас тихо, как в могиле… Да и просторно. Вся вторая половина избы – твоя!

Мы легко с ней сладились – цену она назначила невысокую. И я тотчас же перетащил на новое место пожитки. Их было немного: старый рюкзак с барахлом и чемодан, нагруженный книгами и рукописями.

Оставшись один, я разложил на столе бумаги. Присел, закурил. И задумался.

Я перебрал в памяти события дня, пытался разобраться в них. И вдруг, непонятно почему, передо мною возникло видение детства. Я не звал это воспоминание, оно пришло само… Наша память – как клубящийся туман. В мутных волнах его маячат фигуры людей и очертания предметов; то проступают отчетливо, то растворяются, тают… А иногда, под порывами ветра, пелена тумана колеблется и рвется, и тогда на какое-то мгновение открывается яркий пейзаж…