– Например, вы?

– Да не собирался я ничем пользоваться!

– Зачем тогда собрался ехать?

– Потому, что у меня юридическое образование. Я могу отстоять интересы нашего коллектива без трат на зарубежных адвокатов.

– Да хватит врать-то!

– Тогда почему нам ничего об этом не сказал?

– Да! Мы, может, сами бы вас делегировали…

– Так я еще ничего и не сделал! – на бедном, перерезанном морщинами лбу, выступили крупные капли пота. – Я лишь хотел посоветоваться с уважаемым человеком.

– С Тохадзе? Он здесь каким боком? Он даже отказался с нами ехать.

– Вы не понимаете, Гурам Вахтангович летит на гастроли в Австралию.

– И какая связь?

– Так ведь это приблизительно в том же направлении. Я лишь хотел узнать нюансы получения визы, детали перелета, приблизительную стоимость поездки… Как можно без точной информации что-то планировать? – поймав идею, Бронштейн сразу почувствовал себя увереннее и даже приосанился. – Времени до окончания сезона не так уж и много: пока документы соберем, пока визы оформим, билеты, гостинцы, туда-сюда и бац! – новый сезон. Поэтому я считаю начинать действовать надо прямо сейчас. Вы же Кукумбаева искали без нас, почему я не могу проявить самостоятельность?

Накал эмоций постепенно стихал. Поняв, что основная опасность миновала, Семечка решила воспользоваться открывшимся коридором возможностей:

– Полностью согласна с Ефимом Григорьевичем. Мы должны добраться до этого острова, как можно быстрее. Или этим воспользуются другие. Поэтому беру свои слова обратно и готова пожертвовать собой ради коллектива.

– Это в каком смысле? – Кокорев с подозрением окинул ладную фигуру флейтистки.

– Мы можем поехать на разведку вдвоем прямо сейчас. Зараз там все порешаем!

– В смысле, вы с Бронштейном? – тот аж закашлялся. – Ну да, идея на миллион.

– На двадцать миллионов, – мрачно произнесла Эльвира, не отрывая тяжелого взгляда от Галины. – Ну вы и жучка…

– А що не так? В любой момент эта хадина Кукумабев узнает, что на него собираются в суд подать и перепишет все свое имущество родственников. Что тогда?

Музыканты постепенно успокаивались. Определенный резон в словах Семечки был.

Та моментально почуяла перемену в настроении:

– Ехать надо прямо сейчас! Я могу.

В ту же секунду, прыгая на одной ноге и злой, словно сатана, из правой кулисы выскочил Федор Черкизский. По обыкновению, никого не стесняясь, он переодевался прямо за сценой, когда услышал предложение Семечки.

– Стоять! – проревел бас-баритон, появляясь перед оркестром в чем мать родила, а то, что она родила его в половине рубашки и без штанов, можно было даже не сомневаться. – Я хоть и интернационалист в седьмом поколении, но отправлять еврея с хохлушкой за деньгами к татарину, это уже перебор. Вы еще Балыков с ними отправьте! Чтоб наверняка. Контрольный нам всем в голову.

– Нет, вы слышали?! – моментально завелась Галина. – Он меня хохлушкой назвал! А сам пьет не просыхая.

– Вот именно! – вопреки здравому смыслу Черкизский обрадовался. – Я русский и пью не просыхая – значит, стереотипы работают. Нельзя вас за деньгами посылать.

Галина развернулась к контральто:

– Элечка, он ведь и вас оскорбил. Что это вообще такое?

Бледная, как римская тога, в которую была облачена, оперная дива застыла в соседней кулисе, не зная как реагировать. На самом деле ее потрясло не развязное поведение Федора, к этому она давно привыкла, ее шокировало, что кто-то решил их опередить.

– Это возмутительно! – она царственно выступила на сцену. – Федор Викторович, кто вам дал право оскорблять людей по национальному признаку?

– Эльвира Рустемовна, мы не на партсобрании, – холодно оборвал Прорвиська. – Давайте успокоимся и окончательно решим: или мы действуем сообща, или устраиваем крысиные бега.