Когда Мириам произносила это, мы как раз миновали ворота кладбища с изображенным на них декоративным колоколом и оказались в тени развесистого клена, росшего по ту сторону забора. Не скажу, что я не люблю кладбищ – они, как правило, оставляют меня равнодушным, но в этот момент какое-то мутное, близкое к тошноте чувство охватило меня, словно кто-то внезапно надел мне на голову мешок с мошкарой. Мне стало тяжело дышать, сердце забилось с удвоенной силой и непонятная, никогда мною доселе не испытываемая тоска перехватило мне горло. Я остановился.

Что случилось? насторожилась Мириам, заметив перемену в моем состоянии.

Нет, ничего… Показалось.

Точно?

Точно.

Мне и в самом деле стало лучше, так что, отдышавшись, я смог вновь сосредоточиться на рассказе моей спутницы, открывавшей мне глаза на историю моей семьи.

Так вот, продолжала она, друг мой вознегодовал настолько, что вздумал задать взбучку младшему братцу прямо на виду у всего народа. Я принялась отговаривать его – что подумают люди? Но он был неумолим, и единственное, что мне удалось, это убедить его не устраивать цирка в поселке, а поговорить с братом дома или где-нибудь еще, подальше от глаз. Он не желал устраивать разборок при отце, спокойствие которого оберегал, и назначил тому встречу на вершине Птичьей скалы. Твой папаша, струхнув, попытался было отговориться, но этот назвал его трусом, и дело было решено. Поздно вечером, когда риск натолкнуться на кого-то из рыбаков, могущих проявить любопытство, был невелик, братья сошлись на Птичьей Скале для серьезного разговора, как мне тогда казалось. Не скажу, что ситуация совсем не беспокоила меня, но я втайне радовалась тому, что развязка близка и твой отец наконец-то оставит меня в покое. Я, подобно Йонке, прокралась за ними на скалу, но, к ужасу моему и сожалению, не смогла ничего сделать. Развязка, как оказалось, и впрямь была близка, но какая! Жених мой, разгорячившись, ударил брата в лицо, а тот, обезумев, бросился на него и столкнул со скалы. До сих пор стоит у меня перед глазами балансирующий на краю пропасти Хегле и обреченность, застывшая в его глазах…

Мириам подняла лицо к небу, пытаясь не дать воли слезам. Я же был потрясен:

Как?! Как ты сказала?! от переполнявших меня чувств я совсем забыл, что до сих пор использовал при общении с ней вежливую форму обращения. – Хегле?

А что, ты не знал, как звали твоего погибшего дядю? в свою очередь удивилась Мириам.

Н-нет… только сейчас я подумал, что и впрямь ни разу в жизни не поинтересовался его именем. У меня закружилась голова, и я сел на первый попавшийся памятник. – Послушай, Мириам, а… в чем был одет твой Хегле в момент смерти?

Одет? переспросила она с удивлением. – Ну… как всегда, в матросскую куртку да серые штаны. В ней его и хоронили – так захотел его убитый горем отец. Правда, при падении он сломал себе шею, да так, что через кожу выступили раздробленные позвонки, и воротник его куртки пришлось высоко поднять, чтобы хоть как-то скрыть этот ужас… Кстати, мы уже пришли и ты сидишь как раз на его могильном камне.

Я вскочил и осмотрел памятник. Серый, невзрачный и ничем не примечательный, он, тем не менее, вызвал во мне жуткие воспоминания.

«…как только Графиня наденет тебе на голову венок из тубероз, ты сможешь тут поселиться вместе со мной. Да-да, думаю, так и будет…» сказал мне тогда Хегле. Но он ошибся: кто-то вмешался и изменил мою судьбу, отсрочив мое к нему «подселение».

Я огляделся. Совсем свежая, увенчанная небольшим временным крестом могила моего деда находилась тут же, рядом – и в смерти отец не захотел оставлять своего сына в одиночестве… Так это что же, выходит, что именно он порывался проникнуть в Графство и сердил грозную Графиню?