– Что с вами? – спросил его с участием Александр Филиппович.

– Меня обижают! – с трудом проговорил он.

– Кто?

– Товарищи.

– Кто же именно?

– Все.

– Чем?

Молчание.

– Так чем же? – повторил директор. Да вы успокойтесь и скажите: чем же вас обижают?

– Да они меня называют…

– Как вас называют? – допытывался с видимым участием директор.

– Немцем!! – чуть не с воплем воскликнул юноша.

Будь этот пустяк при других обстоятельствах, будь Александр Филиппович не немец, – неудержимый всеобщий хохот был бы аккомпанементом на такое заявление. Но тут было совсем иное дело, и потому не мудрено, что воцарилось полное и весьма неловкое молчание…

Александр Филиппович на мгновенье был озадачен, но весьма скоро нашелся и спросил юношу: «Что же, русские вас так называют?»

– Русские, – сквозь слезы проговорил жалобщик.

– Прекрасно. Так вы им скажите, что они – русские.

Характеристика Александра Филипповича была бы не полна, если бы я не закончил её собственными его словами, сказанными им 25-го февраля 1848 года, в день его юбилея, в ответ на принесённое ему всем составом гимназии поздравление:

«В заключение благодарю вас всех за укрепительное для меня поздравление и прошу всех вас идти вперёд по пути, указанному вам совестью. Директор ваш всегда будет впереди вас, с вами, за вами и – за вас!»

Слова эти он смело и открыто мог сказать, как выражение правды, и с полным достоинством сказал их, вызвав ими взрыв неподдельных к нему симпатий, выразившихся в единодушном и громогласном «уррра» всего персонала гимназии как учащего, так и учащегося. Таков был Александр Филиппович в весь период сороковых годов».

Z, 1841 – 1848 гг.

Пятидесятилетие 2 С.-Петербургской гимназии. СПб., 1880. Вып. 1. С. 22, 25 – 28.

***

«Покойный император (Николай I – Т.П.), сколько я могу припомнить, посещал гимназии всегда до Нового года, да и то не ежегодно; так что начальству нашему довольно трудно было заранее приготовиться, чтобы не быть захваченным врасплох! Если наш директор, почтенный Александр Филиппович Постельс, услышит, бывало, о посещении государем какого-либо учебного заведения, то немедленно соберёт нас всех в кружок и обратиться с следующей речью: «Дети! Его величество государь император удостоил посетить такое-то заведение; очень легко быть может, что и мы удостоимся этого счастия и потому прошу вас, дети, обратите особенное внимание на вашу причёску, одежду и обувь, которые должны быть в безукоризненной опрятности! Гг. гувернёры, надеюсь, с их стороны приложат всю свою заботливость о проверке вверенных им питомцев», – говорил он, обращаясь в сторону, где стояла группа гувернёров. «Кроме внешней стороны, которая должна быть в высшей степени чиста, мы должны предстать перед нашим монархом с чистыми сердцами, как лети перед отцом! Бодро стоять и весело глядеть в глаза его величеству! Потуплять же глаза и задумчиво смотреть это отнюдь не должно быть» (любимая фраза Постельса, которая сильно врезалась мне в память) <…>

Так как выше приведённая речь произносилась ежегодно, а иногда и по несколько раз в год, когда государь бывал во многих заведениях, служивших нашими предвестниками, то она приняла стереотипный характер и возбуждала, по окончании оной, в некоторых юных зоилах – критический анализ … Но почтенный Александр Филиппович, говорил хотя ежегодно одно и то же, но говорил «от сердца», как добрый семьянин и как опытный педагог, всецело посвятивший себя великому и святому делу – воспитанию юношества …».

Н. Каратыгин

Пятидесятилетие 2 С.-Петербургской гимназии. СПб., 1880. Вып. 1. С. 29 – 30.

***

«Директором у нас был А.Ф. Постельс, совершивший в качестве естествоиспытателя кругосветное путешествие, кажется, с Литке. С немецкою пунктуальностью исполнял он свои обязанности, кажется, ни на час не оставляя без своего надзора и учащих, и учащихся. Учителя его побаивались, а гувернёры и просто трепетали. Поэтому, как внешний, так и внутренний порядок в гимназии был образцовый. Особенно следил Постельс за жизнью пансионеров, не оставляя их без надзора ни днём, ни ночью. Следил он также и за пищею, почти постоянно присутствуя при наших обедах. Нельзя сказать, чтобы мы, гимназисты, особенно боялись Постельса, но чувствовалось, что этот человек, посвятив всего себя исполнению долга, не имел в своей природе той сердечности, без которой наставник юношества никогда не будет пользоваться привязанностью последнего: не завоевав сердец, наставник никогда не достигнет благих результатов. Мы уважали Постельса, но никогда не умерили бы наших шалостей из-за одного того, что Постельс этим будет недоволен; всегда готовы были мы и обмануть его. Никакой духовной связи межу им и нами не было. Тем не менее Постельс считался в С.-Петербурге образцовым педагогом и впоследствии были воспитателем детей у принца Ольденбургского <…>.