Пришла как-то к Арамаису его троюродная тетка, сгорбленная Арпеника, и, шевеля кустистыми бровями, дала дельный совет:

– Усыновите кого-нибудь, и Бог даст вам своего ребенка.

И в подтверждение привела историю из жизни своей прабабки, жившей в турецком Карсе, с которой и произошло вышеуказанное чудо.

Арамаис недолго собирался и на следующей неделе отправился в Тбилисский дом младенца. Там ему предложили несколько кандидатур. Но и тут, как нарочно, все были девочками и только один мальчик, который значился Мамедом Мамедовым.

Арамаис вздохнул: вот, дескать, судьба-индейка и тут строит мерзкую гримасу: вместо родной кровушки или, на худой конец, грузина или русского – на́ тебе, татарчонка подпихивает. Однако решимость обрести наследника немедленно не дала ему ходу назад.

– А… ммм – почесал он в затылке, – имя поменять можно?

Молодая докторша с помадой-светофором побарабанила ноготком по столу:

– Как хотите.

Арамаис, сам не зная с чего, выпалил:

– Назову Шекспиром. Пускай большим человеком будет!

Докторша глупо хихикнула, но тут же напустила на себя серьезный вид.

Арамаис насупился.

– Иа-а! Я что плохого сказал? У меня кавор[5] жестянщиком работает. Так он Нельсон – Нелик-джан. Или друг мой – на одном горшке, извиняюсь, в детском саду сидели. Его Вашингтоном зовут. Не человек, что ли?

Белохалатница изящно подъязвила:

– Да, армяне любят давать такие имена.

Арамаис еще больше сдвинул брови. Грузин хлебом не корми, дай свое превосходство показать. И он сделал армянский ход конем:

– У меня сосед во дворе – Жюльверн Хачапуридзе. Хороший тамада, между прочим. – И упрямо заключил, как печать поставил: – Шекспиром будет мой сын!

Так на первом этаже под сенью старой туты появился новый жилец – Шекспир Халатян.

Дерево с годами становилось все шире в обхвате, а супруги-дворники с годами все больше и больше усыхали, напоминая со стороны два старых сучка с той туты.

У Господа Бога были, по-видимому, другие планы в отношении этой парочки. Шекспир, или Шеко, как звали его во дворе, вырос единственным ребенком и со временем выровнялся в невысокого худющего парня с округлыми черными глазами.

Кнарик уже хотела его женить, высматривала девочек из семей победнее (на богатую невесту и золота много надо), но и тут гладко ничего не выходило. Матери невест, заслышав о кандидате в зятья, дружно воротили носы, высказываясь по-разному:

– Моей пока рано замуж.

– Твой мальчик мало зарабатывает.

– А почему он до сих пор не женат? Значит, он либо пьяница, либо наркоман! А может, у него по мужской части что-то не то?

Кнарик возмущенно махала руками на хулительниц, пытаясь доказать, что у Шекспира на всех фронтах полный порядок, но тут же осекалась от избытка эмоций и нехватки аргументов.

Энтузиазм брачной лихорадки как-то сам собой сошел на нет, и за Шекспиром после смерти родителей прочно укоренилась слава «неженатика с приветом». Почему с приветом? – спросите вы. Да потому, что его никто всерьез не воспринимал. Так, мальчик на побегушках.

Целый день во дворе только и слышалось:

– Эй! Шекспира! Ты куда пропал? По-братски подымись ко мне, что-то тарелка барахлит, Москву не ловит, – кричит Важа Сихарулидзе, свесив полный живот за перила резного балкона.

И Шекспира будто ветром сдувает из его каморки с тутой. Через пять минут его черная кучерявая голова уже мелькает на балконе второго этажа.

Не пройдет и двух часов, как истеричка Этери зовет с противоположного балкона:

– Шекспира-а! Где ты? А ну, выгляни!

И на балконе тут же появляется знакомый худой силуэт с поднятыми плечами. Шекспир сутулый, как вопросительный знак.