– Что вам нужно? – строго спросила она.

– Вы – Августина?

– Да.

– Тогда это вам.

Парень протянул ей букет желто-белых цветов.

С минуту Ася переводила взгляд с парня на цветы и обратно.

– От кого? – так же строго спросила она.

Парень усмехнулся, переминаясь с ноги на ногу.

– Говорить не велено. Примите цветы.

– Что значит – не велено? Говорите, иначе не возьму.

Парень вошел в беседку, положил цветы на столик, оглянулся и заявил:

– Поцелуете, тогда скажу!

– Что?!

Парень захохотал, перепрыгнул через перила беседки и двинулся вразвалочку в сторону торговой площади.

Асины щеки пылали.

Она смотрела на цветы, на набережную… Видел ли кто-нибудь, как ей передали букет? Кто это? Конечно же, Юдаев!

Она приложила холодные пальцы к пылающим щекам. Неужели фрау Марта всерьез вознамерилась отдать ее за этого неприятного человека?

Ася поспешно вышла из беседки и почти бегом двинулась к дому. Букет остался лежать на столе.

Дома ее ждали дела. Фрау Марта велела вымыть окна в гостиной и натереть до блеска зеркала. Она уже почти справилась с работой, когда вернулась от портнихи Эмили.

– Идем ко мне в комнату! Я тебе кое-что покажу!

– Я уже опаздываю, меня Маша ждет.

– Ну одну минуту, умоляю тебя!

Эмили затащила ее в свою комнату.

– Платье готово, а я не могу понять, идет ли мне.

Эмили разложила на обеих кроватях свои наряды. Ася села на стул.

– Ася, я так волнуюсь! Теперь приедет Вознесенский, и все решится. Мне идет зеленое? Взгляни.

– Что решится?

– Как – что? Только не делай вид, что ты не понимаешь!

Ася, погруженная в переживания последних дней, совершенно забыла о чувствах Эмили. Та весь учебный год только и твердила, что об Алешке Вознесенском. Ася была ее ушами и свидетелем романа. Собственно, то, что Эмили называла романом, происходило исключительно у Аси на глазах и в ее присутствии. Она слышала каждое слово, сказанное Вознесенским, и потом еще многократно была вынуждена выслушивать пересказ разговора из уст Эмили.

– Я уже взрослая, – рассуждала Эмили. – Я не собираюсь париться в гимназии еще целый год, чтобы, как ты, закончить дополнительный, педагогический, класс. С меня хватит.

– Ты… собралась замуж?

– А почему бы и нет? – Эмили покрутилась в своем новом кисейном платьице. Она действительно была хорошенькой. В отличие от Анны Эмили хоть и была бледной и белесой, имела в облике какую-то детскую трогательность и беззащитность. Это делало ее привлекательной.

– А что говорит фрау Марта?

– Мама говорит, что Вознесенский – хорошая партия. Он офицер, имеет влиятельную родню в Петербурге. Он может сделать карьеру.

– Но почему ты решила, что…

– Ой, Ася! Скажу тебе по секрету, я подслушала, это нехорошо. – Она быстро оглянулась на дверь и склонила голову к Асиному лицу. – Папà говорил мамà, что встретился на каком-то заседании с отцом Сергием, и тот сказал, что думает Алексея женить.

– Вот как…

– Да! И почему-то отец Сергий сказал об этом папà! Теперь ты понимаешь?!

– Да… Но…

Эмили оставила в покое подол нового платья, подлетела к подруге, повисла на шее:

– Ведь он прелесть, Ася! Скажи, ну признайся, он тебе нравится?

– Ну ты же знаешь, Эмили, как мы друг к другу относимся. Я не в восторге. Мы почти враги.

– Это глупости. Это детское. И вы должны подружиться ради меня. Пообещай.

– Ну уж нет, – отстранилась Ася. – Этого я тебе обещать не могу. Уж если кто меня не любит, я того любить не могу.

– Какая ты! – надулась Эмили. Впрочем, личико ее тут же разгладилось. – Все равно, Ася! Я так жду, так жду!

Когда Ася наконец освободилась и собралась, было уже довольно поздно. Солнце заканчивало свой моцион над Заучьем, дабы окончательно скрыться где-то за изгибом Обноры. Закат был ярко-малиновым. В Троицком овраге отчаянно пел соловей. Запах сирени к вечеру стал острее, пьянил голову. Она подошла к калитке, отворила ее, и… что-то остановило ее. Она стояла возле дорожки, ведущей в сад, и смотрела на клумбу, разбитую недалеко от кустов смородины. На клумбе росли те самые бело-желтые цветы. У края с десяток стеблей были срезаны.