Я стушевался. Северный ветер, налетая на нас, поднял с земли снежную пыль, завыл в оторванной железке на крыше вокзала.

– Ещё не хватало простыть на этом ветру, – сказала Настя и потащила меня в помещение.

В вокзале было холодно, но зато не было ветра. Разговор не клеился, и мне не хотелось ничего говорить. Где-то через час приехала машина, и мы с Настей, хотя и было очень тесно, поместились в кабине. Уставший шофер преклонного возраста, посмотрел на нас молча, потом спросил:

– Домой на лечение? Как там?

– Тяжко, отец, – ответил я, – пока перемелешь всю фашистскую нечисть сколько людей потеряешь.

День клонился к вечеру, и в избах деревень уже кое-где зажглись огни. Держа в руках руль разбитого ЗИСа, водитель всматривался в снежную круговерть. Машина шла медленно, фыркая и дымя, словно в её утробе всё уже сошло на нет.

– Ваня, кто это? – крикнула Настя, увидев впереди машины тёмные тени и мелькающие зелёные огоньки.

– Волки, – выдавил из себя шофер. – Их теперь развелось пропасть, со всей считай земли русской сбежались, собак в деревнях пожрали, до скота добрались.

Он остановил машину, приглушил мотор. И сразу со всех сторон послышался волчий вой. Настя прижалась ко мне, мелко вздрагивая от страха

– Сейчас я их немного попугаю. Надоели басурманы, – сказал шофер, поднимаясь с сиденья.

Он снял со специальных крючков винтовку, передёрнул затвор, долго целился по огонькам, потом выстрелил. Вой на какое-то мгновение стих, затем снова послышался только уже подальше и в лесу.

– Если попал, разорвут своего товарища, у них такой уж звериный закон. Шкуры жалко, попортят всю. Завтра днём проверю. Сейчас нельзя, напасть могут. Их здесь несколько стай, да и голодные не перед чем не остановятся, – вздохнул шофер, брякнув винтовкой и, включив скорость, тихо тронулся дальше.

Мимо проплывали кусты, перелески, поля. Машина с большим трудом пробиралась по снегу. Шофер не ругался, вёл машину хладнокровно и осторожно. Ему сейчас было не до чего, чуть прозевал и кукуй. Я устал и уснул прямо на плече у девушки под мерный шум мотора.

– Ваня, вставай, – услышал я голос Насти, – Елизаровка. Где твой дом?

Я осмотрелся вокруг и, узнав место, сказал:

– Вон огонёк светится.

Шофер подъехал, выключил мотор, открыл дверцу. В деревне стояла мёртвая тишина: ни стука, ни скрипа, будто все люди вымерли среди зимнего пространства льда и снега, только ветерок налетал, шумя в скрученных ветвях деревьев, да снег скрипел под ногами, вышедших из машины людей.

«Как страшно», – подумала Настя вслух.

И вторя ей, в моём доме открылась дверь, и на пороге избы, появилась в старенькой кофтёнке неизвестно какого цвета мама. Я крикнул ей. Эхо улетело далеко, далеко за деревню, разбудив на какое-то время галок и ворон. Они с карканьем снова встрепенулись и снова успокоились. А эхо ширилось и росло над деревней, перекатываясь волнами. Но это уже кричали люди, выходя из тёплых домов, направляясь к нашему дому. Ночь длинна, и выспаться можно, главное узнать новости с фронта.

– Ваня, сынок, ты ли это? – вскрикнула мама и зашаталась.

Мы обнялись, да так и застыли на несколько минут, медленно приходя в себя от встречи, а потом мама затараторила радостно и счастливо.

– Последнее время сердце ноет и ноет, а чего и сама не знаю, да и кот старался, замывая гостей лапой.

– Кха, кха, – раздался в тишине голос шофера, – мать застынешь, такая холодина.

Он уже слил воду с радиатора и теперь ждал, когда же его пригласят в дом. Шофер устал, почти сутки сидел за баранкой. Молодой и то не выдержит такой нагрузки, а тут дед. Ему хотелось растянуться всё равно где: на печке, лавке и даже на полу, лишь бы отдохнуть от давящей тяжести во всём теле. Конечно, печка лучше, но куда уж определит хозяйка. Спина ноет и ничего уже не чувствует.