В Венеции началась русская история Шанель

Портрет С. П. Дягилева с няней, Лев Бакст, 1906 год, Государственный Русский музей

Картина признана вершиной портретного творчества Льва Бакста. Художник писал портрет более двух лет, потому что Дягилев постоянно был в разъездах и, кроме того, по словам самого Бакста, «отвратительно позировал» – об этом он жаловался в письме своей жене.

Работа была начата в апреле 1904 года в Петербурге. Следующие сеансы проходили летом в Финляндии, где дописывались голова и часть фигуры.

Заканчивался холст в начале 1906 года снова в Петербурге, тогда и появились интерьер квартиры Дягилева и фигура няни на заднем плане как метафора его прошлой жизни, детства в Перми, резко контрастирующего с последовавшим блистательным петербургским периодом.

А потом был Париж, объединивший узами дружбы и Бакста, и Дягилева, и Коко Шанель, ставшую до конца жизни великого русского импресарио его лучшей подругой.

И теперь, в дни того случайного знакомства Шанель с Дягилевым за столиком венецианского кафе, импресарио снова был на мели, по старой привычке перебирая в разговоре с Мисей всех богатых друзей в поисках тех, кто мог бы вложиться в новую постановку «Весны священной», которую он задумал.

На молчаливую портниху, подругу Миси, Дягилев почти не обратил внимания во время той встречи. А вот ее он поразил с первой минуты. Особенно его глаза, как писала позже Шанель в своих воспоминаниях: «Умные, полные восторга и тоски. Ни у кого, даже у русских, которым вообще свойственно несочетаемое, я больше таких глаз не видела. Он словно умолял и насмехался одновременно, смеялся и плакал, гнал и звал к себе».

Красивый, слегка вальяжный, со своей фирменной седой прядью на фоне смоляных волос, он сразу покорил Коко, но навсегда остался для нее просто другом, зато каким! Его же личную жизнь она никогда не обсуждала, для нее он был лишь феноменальный гений, прославляющий и продвигающий русский балет. Впрочем, Дягилев был не просто гений в своем деле. Кроме одержимости балетом он обладал даром собирать вокруг себя всю богему тех лет. Пикассо, Жан Кокто, Лео Бакст, русские аристократы в эмиграции, да и весь русский свет, оказавшийся так или иначе в Париже в те годы, крутился вокруг Дягилева.

И вот Дягилев снова, как, впрочем, и всегда, искал деньги, пока без особых успехов, на новую постановку «Весны священной». Шанель решила для себя, что поможет ему поставить новую «Весну…». Для кого она это сделает? Для Дягилева и русского балета или больше для себя? Чтобы почувствовать себя меценатом чего-то грандиозного и масштабного? Позже, в своих воспоминаниях, она признается, что, скорее всего, тогда это было важно, в первую очередь, для нее самой.

Через некоторое время после их знакомства и возвращения в Париж, не говоря никому ни слова о своем решении, даже близкой подруге Мисе, Габриэль предстояло вручить Дягилеву чек на триста тысяч франков. Баснословная сумма по тем временам. Он даже чуть опешил и будто бы не верил в такую щедрость, пока не обналичил деньги в банке.

А что же Коко попросила взамен? Всего лишь его молчание. Никто не должен был знать, откуда средства на постановку. Впоследствии от ближайшего друга и Дягилева, и самой Коко, танцора балета Сержа Лифаря она узнает, что именно это и настораживало и даже пугало Дягилева – что Шанель ничего не просит взамен и, более того, настаивает на анонимности своей помощи.

Правда о колоссальных суммах, которые она жертвовала на русский балет, всплыла много лет спустя. Борис Кохно, личный секретарь Дягилева, вел все записи, в том числе о поступивших средствах. После его смерти дневники были выкуплены с аукциона, тогда-то и обнаружились эти сведения. Но не раньше, как и обещал Дягилев, ставший впоследствии для Коко настоящим искренним другом. Она ласково звала его Дяг, или просто Серж. И в дальнейшем всячески пыталась помогать и лично ему тоже. Хотя он упорно сопротивлялся, норовя все имеющиеся в его распоряжении средства снова спустить исключительно на балет.