– Папка, папка! – вдруг испуганно позвали Дмитрича дети.

– Ну, чо орете, как ненормальные! Без вас тошно! – цыкнул на них глава семейства, собравшийся, было, вздремнуть еще часок-другой.

Враз присмирев, ребятишки замолчали. И Красногубов уснул. Спал он с самого утра и до полудня. Потом, как обычно, поднялся со своего излюбленного ложа. Поужинал, чем бог послал. А, именно, зачерствевшей горбушкой хлеба, которую запил водой из-под крана… И снова отправился на боковую. Пробудившись к вечеру, на этот раз, он увидел, что, тесно прижавшись друг к другу, дети все также смирно сидят, забившись в самый темный угол единственной комнатки, составлявшей основную часть жилплощади Красногубовых. С шумом втянув ноздрями воздух, Дмитрич явственно ощутил резкий запах мочи.

– Эй! – позвал он ребятишек. – Оглохли, што ли!

Дети едва заметно зашевелились в своем углу.

– Папка, а Стасик обмочился! – чуть слышно сказал тот из малышей, что был постарше. – И я больше уже не могу, так сильно в туалет хочется…

– Непра а ав да а! – заревел Стасик то ли от обиды, то ли от страха перед наказанием за то, что штанишки у него были мокрые. – Это все – Максик… Он меня обмочил!..

– Врешь! – рассердился Максик.

– Нет, не вру я!.. – возразил Стасик. – Сам обманываешь!

Ничего не понимая спросонья, Дмитрич уселся на диване и почесал затылок.

– А, где – мать-то ваша?! – сердито прикрикнул он, раздражаясь все больше на бессмысленный спор между двумя глупыми детьми.

Но малыши, округлив глаза от страха, молча посмотрели на него.

– Ну? – повторил он свой вопрос. – Щас ремень возьму и задницы вам обоим надеру!

Дети жалобно захныкали, утирая ручонками притворные слезы, которые давно уже все выплакали, пока отец спал.

– Да, мамка в туалете заперлась… – наконец, чуть не рыдая, сознался Максик.

– Мы к ней стучались, стучались, а она не открыла а а… – тоненько пропел Стасик, содрогаясь всем своим худеньким и слабым тельцем от спазм, которые перехватывали его дыхание.

Красногубов, словно не веря своим ушам, неожиданно вскочил на ноги и с воплем кинулся в полумрак квартиры.

Бывшие товарищи по работе и даже кто-то из руководителей, под началом которых в свое время трудился Красногубов, присутствовали на похоронах его жены. Они искренне сочувствовали горю Дмитрича. С печальным вздохом пожимали его громадную пятерню. Красногубов охотно принимал их сочувствие. «Как никак, а ребята и деньгами помогли, и на панихиду пришли! – с благодарностью думал он о вчерашних сослуживцах. – Дай им боже всего того же, чего они сами для себя пожелают!» Дмитрич от горя находился, словно в тумане. Он даже не помнил, кто именно, затронув больную для него тему с трудоустройством, во время поминок назвал ему фамилию «Северков», и, когда «все» закончится, рекомендовал его, как человека, который поможет в данном вопросе и даже ссудит деньгами под проценты, если проситель, по его мнению, будет того стоить. Но это не принесло Красногубову облегчения. В его нывшем от горя сердце словно стопудовая тяжесть осела. А в задурманенном спиртным мозгу навсегда отпечатались лишь жалостливые физиономии сослуживцев да слегка порозовевшие личики Стасика и Максика, которые уплетали за обе щеки все, что было на столе съестного в поминальный день.

– Детишки-то после смерти ихней матери хоть поедят вволю! – тихонько шептались добрые люди, сочувствовавшие лишившемуся кормилицы семейству. – Да, она, поди, и удавилась-то за ради того, чтобы они с голоду не померли. Почитай, дошли уже до самой, что ни на есть, ручки…

Собеседники, видимо, из приличия тут же умолкали, когда вдруг замечали, что Красногубов смотрит на них тупо и бессмысленно, весь поглощенный своим безысходным горем. Они боялись, что суть их слишком откровенных и несвоевременных разговоров как-нибудь дойдет и до него. Но Красногубов молча обводил присутствовавших все тем же опустошенным взглядом и снова погружался в собственные невеселые мысли.