Так и просидели мы весь этот урок – молча. А на перемене собираю я свои вещи – решил домой уйти, и тут мне сосед по парте, Вовка Коробейников, говорит: «Паш, ты на Петьку-то сильно не обижайся – ему вчера на отца похоронка пришла. Вот его и колбасит». Я молчу. У всех – своя правда. Плохо только, когда ты оказываешься при ней крайним!..

А на улице смотрю: председатель нашего сельсовета – Андрей Николаевич идёт. (Сельсовет-то у нас – один на несколько колхозов и находится там же, где школа.) Посмотрел Андрей Николаевич на меня, что-то понял, надо полагать, и решил, видимо, как-то ободрить или утешить: «Не горюй, парень! Мы с тобой вдвоём ещё всех фашистов перебьём!» Сказал – и дальше пошёл. Вот ведь как. Он, Андрей Николаевич, конечно, мужик добрый – не то что Фёдор Иванович, наш председатель колхоза!..

8. Моя «беспечальная» жизнь

Захожу домой, и бабушка мне тут же: «Иди в правление – тебя Фёдор Иванович срочно вызывает!» Ну, я и пошёл, знамо дело. Иду-бреду – пустой головой заборы да плетни отираю…

А в правлении Фёдор Иванович мне – с места в карьер: «Тебе ведь, Паша, уже четырнадцать-то исполнилось?» – «Да, – отвечаю, – две недели назад». – «Ну вот… Тут, понимаешь ли, дело такое: заболел мой счетовод. И Альберта (так он, председатель, нашего Альбина окрестил) в трудармию забрали. А у меня – просто завал с бумагами: райком, исполком – все какие-то свои отчёты требуют. И надо, чтоб цифры в них были не какие попало, а – правильные и нужные. Понимаешь?». Но я только глазами хлопаю.

«Одним словом, – продолжает Фёдор Иванович, уже заметно раздражаясь, – выходи-ко ты с завтрашнего дня на работу сюда – в правление, счетоводом, как?! А что: хоть подкормитесь с матерью и бабкой – аж до самого лета!». – «А школа как же?» – спрашиваю. – «Ну что – школа? Никуда она не денется. Пока оставишь, а потом – нагонишь!» Хитрован он, Фёдор Иванович! Ясно же – свою выгоду и тут смекает.

А я? Что – я? Да если б не утренняя обида – ни за что бы школу не бросил! И папа этого не допустил бы. Но ком-то в горле у меня до сих пор стоит – не уходит. На душе – ссадина. На этом и подловил меня председатель. В общем – согласился я: будь что будет!..

Мама потом сама сходила в правление: обговорила дополнительную норму выдачи зерна мне – уже как полноправному колхознику, а не какому-то там иждивенцу…

…

Вот и сижу теперь целыми днями в конторе – в душной комнатушке: подсчитываю цифирки всякие, бесконечные бумаги заполняю, отчёты – по прошлогодним образцам и плановым нормативам – строчу. Где-то и привру, где-то как-то и по-другому выкручусь. А если не уразумею, что и как писать, бегу к Василию Яковлевичу – старому счетоводу. Он по дому-то уже шарашится, но выходить на улицу ещё не может. И у него этих хитрых уловок – прóпасть бездонная: как всех начальников вокруг пальца обвести, «лапшу» им на уши навесить и при этом на бумаге все планы выполнить.

А тут и весна накатила: ледоход, травка первая на буграх зазеленела, в лужах – вода тёплая. И с местными деревенскими парнями я поближе сошёлся, особенно – с Гришкой. Друзья – не друзья, а вроде и как приятели: можно с ними и в лапту поиграть, и в городки переброситься.

Война-то грохочет будто и далеко где-то, но всё равно давит на всех и здесь – и со страшной силой. Сводки с фронтов – опять нерадостные. Зимой – из-под Москвы – надежду внушали на скорую победу, а вот теперь – вновь стали угрожающими какими-то и тревожными. Слежу по карте вслед за ними – и ужасаюсь: ведь половина страны (в европейской-то части) под Гитлером! Как же так получилось?! Мы же – самые сильные, быстрые, меткие! Так ведь нам везде и всюду говорили?! А что теперь? В село несколько инвалидов вернулось: кто – без рук, кто – без ног. А всё равно родные их, особенно бабы, радёхоньки: похоронок-то намного больше приходит. Мужиков-то всех из села выгребли: как только исполнится парню восемнадцать, сразу в военкомат его – и «прости-прощай!».