Выезжал Михайло Пóтык
По родным степям гулять
И для князя серых уток,
Белых лебедей стрелять.
Богатырь в дубраве едет;
А вокруг Господень рай:
И цветет, и зеленеет,
И поет роскошный май…
Много гаму в чаще свежей,
Пышет негою цветок,
Жук гудит, ручей лепечет,
Дышит влажный ветерок.
Близко взморье, вечер рдеет,
Орумянилась листва,
Меж стволов сиянье брызжет,
И мелькает синева.
Наконец простор великий
Весь раскрылся перед ним, —
Вскрикнул, шапку снял Михайло,
Стал глядеть он недвижим…
Сколько красок переливных,
Сколько чудной ширины!
Солнце алое заходит
В лоно синей глубины;
Теплых заводей изгибы
Камышом обрамлены;
И едва-едва-то слышен
Полусонный бред волны…
Видит Пóтык по кристаллу
Среброструйных светлых вод,
Величаво колыхаясь,
Лебедь белая плывет.
Лебедь белая в коронку,
В золотую, убралась,
Шея стройно перегнулась,
Грудь высоко поднялась.
Все-то, все в ней так приглядно,
Что не может краше быть.
Захотелося Михайле
Эту лебедь раздобыть!..
«Ты, лебедка, пригодишься
Княженецкому столу!» —
Мыслил Пóтык, на тугой лук
Он накладывал стрелу.
Но раздался звук чудесный,
Яркой трелью прозвенел,
Голос песнею небесной,
Изнывая, полетел!..
Это ль голос лебединый?
Полн призывом и мольбой,
Полон былию старинной,
И отрадой, и тоской.
Вон рои прибрежных лилий
Призадумалися вдруг;
И головки наклонили
От блаженства и от мук.
Вон спешит лучом последним
Зорька лебедь приласкать;
Стала звездочка, бледнея,
От восторга трепетать…
Жадно, жадно Пóтык внемлет,
Разгорелися глаза,
А уста полуоткрыты,
Блещет сладкая слеза…
И давным-давно скатилась
Стрелка меткая из рук,
На песок скользнул прибрежный
Богатырский мощный лук.
Песня смолкла; Пóтык вздрогнул;
В изумрудных камышах
Что-то близко зашуршало,
Заплескалося в струях…
И спрыгнул с коня Михайло,
В воду он ступил ногой.
Встречу лебедь забелела
Грудью выгнутой, крутой.
И коронка золотая
Блещет скатным жемчугом.
И на белых крыльях перья
Отливают серебром.
Лебедь смотрит на Михайлу
И с доверьем, и с мольбой, —
Мощный Пóтык устыдился,
Что грозил он ей стрелой…
И взаправду ль это лебедь?
Что же сердце так дрожит,
Новым чувством изнывает,
Рвется, молит и кипит?
Богатырь склонился тихо,
Шею птицы обнял вдруг…
И она, ласкаясь, ею
Обвила его вокруг.
И восторгом, и надеждой
Упоен и опьянен:
«Ох! Рассыпьтесь злые чары!»
Вне себя воскликнул он…
И о чудо! Проскользнуло
Между рук его в тот миг,
Будто тело молодое,
И раздался резвый крик.
Дева юная стояла
Перед ним в нагой красе.
Стан волшебный скрыт стыдливо
В русой, шелковой косе.
Над челом корона блещет,
Губки рдеют и горят
Благодарною улыбкой;
Много чудного сулят!..
А уж в очи кто заглянет —
Тот как раз сойдет с ума:
Так страшит, чарует, мучит
Их синеющая тьма.
Вдруг в лобзании невольном
Их уста, дрожа, слились,
Грудь к груди прижалась страстно,
Руки жаркие сплелись.
Глухоморие пустынно,
Вкруг – немая тишина
Только ночь с небес струится,
Бредит сонная волна…
Кроме былинных сюжетов, для балладных жанров Мережковский использовал и переложение исторических сюжетов также из гимназической программы. Так, источником стихотворения «Молчан Митьков» явился сюжет из третьей главы («Продолжение царствования Иоанна Грозного») «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина:
Однако ж и в сие время и на сих пирах убийственных, еще слышался иногда голос человеческий, вырывались слова великодушной смелости. Муж храбрый именем Молчан Митьков, нудимый Иоанном выпить чашу крепкого меда, воскликнул в горести: «О Царь! Ты велишь нам вместе с тобою пить мед, смешанный с кровию наших братьев, Христиан правоверных!» Иоанн вонзил в него свой острый жезл. Митьков перекрестился и с молитвою умер101.