Так прошло четыре месяца. Долгое заточение фрейлины, говорит современный нам составитель обстоятельного исследования об этой несчастной жертве распущенности нравов прошлого века, и тяжкие ее страдания возбудили наконец жалость у государыни, и она, умоляемая свойственниками и родными злосчастной фрейлины, решилась ходатайствовать о ее прощении. Она тем более надеялась на успех, что видела род нерешительности со стороны царя казнить бывшую ее фрейлину, так как со времени подписания смертного приговора прошло четыре месяца. Много и других приближенных к государю лиц присоединились к просьбе императрицы: она убедила заступиться за нее любимую невестку Петра, царицу Прасковью Федоровну, пользовавшуюся большим уважением государя. Царица не отказалась от попытки умилостивить Петра и с этой целью накануне казни пригласила к себе государя, государыню, графа Апраксина, Брюса и Толстого, подписавшего смертный приговор злополучной фрейлины. Трое названных вельмож уже приготовлены были к просьбе и со своей стороны обещали ее поддержать. В общем разговоре царица Прасковья искусно свела речь на Гамильтон, извиняла ее преступления человеческой слабостью, страстью и стыдом; превозносила добродетель в государе, сравнивала земного владыку с Царем Небесным, который долготерпелив и многомилостив. Апраксин, Брюс и Толстой, вслед за царицей, стали тоже просить за фрейлину, говоря в смысле слов Священного Писания о помиловании. Царь был в духе. Выслушав челобитье, он спросил невестку:

– Чей закон есть на таковые злодеяния?

– Вначале Божеский, а потом государев, – отвечала царица.

– Что же именно законы сии повелевают? Не то ли, что, «проливая кровь человеческую, да пролиется и его»?

Царица должна была согласиться, что за смерть – смерть.

– А когда так, – сказал Петр, – порассуди, невестушка: ежели тяжко мне и закон отца или деда моего нарушить, то коль тягчае Закон Божий уничтожить? Я не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом, которые, нерассудной милостью Закон Божий преступя, погибли телом и душою… И если вы (он обратился к вельможам) имеете смелость, то возьмите на души свои сие дело и решите как хотите – я спорить не буду.

Все умолкли. Никто не решался ни брать на себя ответа, ни делать то, на что не было охоты у повелителя.

На следующее утро после того, 14 марта 1719 года, лишь только стало рассветать, на Троицкой площади близ Петропавловской крепости собралась толпа народа, давно привыкшего к казням. Солдаты цепью окружали эшафот. Там же, на позорном столбе и на колесах торчали головы, все еще не похороненные: это были головы тех, которые были казнены 8 декабря предшествовавшего года как соучастники по делу несчастного царевича Алексея Петровича.

Явился и государь на место казни. Из крепости вывели осужденную фрейлину вместе с ее горничной, знавшей о преступлении госпожи. Осужденная до последнего мгновения ждала помилования. Догадываясь, что сам государь будет при казни, она оделась в белое шелковое платье с черными лентами в надежде, что красота ее, хотя и поблекшая от пыток и заточения, произведет впечатление на монарха, напомнит ему те часы, когда и он ее любил и ласкал (если только это было)… Но несчастная ошиблась. Правда, государь был ласков, простился с ней, поцеловал ее и даже, говорят, дал ей слово, что к ней не прикоснется нечистая рука палача. Однако прибавил в заключение:

– Без нарушения Божественных и государственных законов не могу я спасти тебя от смерти… Итак, прими казнь и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих, помолись только Ему с раскаянием и верой.