Брюсову, бывшему в Серениссиме в начале XX века, иногда казалось, будто жизнь лагуны впечатана в вечность и ежедневно повторяется в привычных ритуалах, начиная с нежного рассвета до пылающего огненного заката. Так, в сущности, оно и есть. Однако в его воспоминаниях фигурирует профессия, претерпевшая незначительные изменения: «Черные тела гондол по-прежнему легки и изящны. Гондольеры по-прежнему стройны и ловки, и жесты их, вероятно, не изменились за полтысячелетия. По-прежнему у каждой из бесчисленных пристаней сидит дряхлый старик, который удерживает гондолу багром, пока с нее сходят приехавшие. Бывало, богатые сеньоры бросали таким старикам золото, теперь им приходится нагло выпрашивать у иностранцев медную монету».

Подобных пожилых работников больше не встретить, их век тихо ушел в небытие и не подлежит возврату, при этом профессия продолжает жить. В Венеции она называется ганцер (gancio – крючок по-итальянски), занимаются ей молодые ребята, поступающие на службу к владельцам гондол и работающие за чаевые.

А вот роскошная площадь в честь евангелиста, по которой ступали все наши герои, сохранила в воспоминаниях Брюсова свое очарование с 1902 года практически в неизменном виде: «На площади Сан-Марко играет военная музыка. Нигде в мире нет лучшего помещения для концерта. Это, собственно, две площади, большая и малая, piazza и piazzetta, одна почти в сто сажен длины, другая в пятьдесят. Большая со всех сторон загорожена мраморными строениями, меньшая открыта к морю, где у пристани стоит лев св. Марка и качаются гондолы. На светлом ночном небе вырисовываются контуры базилики и Дворца дожей, под звуки Моцарта, Пуччини и Верди, в свете газа и электричества, движется среди этих вековечных, почернелых дворцов современная толпа, разряженные кавалеры и дамы, словно перенесенные сюда с венской Ringstrasse или парижских бульваров. В роскошном кафе по сторонам нет свободного столика. А железные черные люди на колокольне, поставленные там механиком XV века, аккуратно выстукивают молотом часы».

Вся эта красота, с усилием сжатая на самой незабываемой площади мира, вызывала преклонение и восхищение у сестры Марины Цветаевой – писательницы Анастасии, дочери Ивана Цветаева – основателя Музея изящных искусств в Москве (позже он стал ГМИИ – Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. – Прим. авт.), оказавшейся в Венеции в 1912 году.

Будучи беременной от своего возлюбленного Бориса, но несчастной в отношениях без понятного общего будущего, в поезде до Милана, где планировалась пересадка на Венецию, она встретила мужчину по имени Луиджи Леви. Нескольких часов в пути оказалось достаточно для рождения у итальянца глубокого чувства любви и стремительного желания совместной жизни с девушкой из России. Анастасия пообещала ему встречу через три дня в Венеции, а в ее ожидании, уже приехав в лагуну, рассеянно цеплялась взглядом за церкви, острова, металлические детали гондол, мосты, памятники, львов…

Ноги сами вынесли на Пьяццетту: «Бездна света, тепла. Колонны. На одной – св. Марк, на другой – его лев (в действительности на одной из колонн изображен святой Феодор. – Прим. авт.). Камень плит. Вхожу на площадь Св. Марка. Она – четырехугольная, как Кремлевская площадь в Москве. Площадь Св. Марка мне представляется – меньше. Ее длинные и задняя стороны (если помню верно) – заняты чем-то вроде арок, за ними, как в Феодосии, – лавочки? Там, где у нас Василий Блаженный, – стоит собор Св. Марка. Над входом – скульптура коней, три, четыре. Посредине площади – множество голубей. О соборе я помню – синеву, зеленоватую, от мозаик – сумрак и торжественное ощущение истории. Эти своды! Тишина… Слезы, которые душишь…