Итак, остаются одни только большевики, которые трактовали марксизм совершенно в ином ключе. Они, совсем как народники XIX века, считали, что вовсе не обязательно ждать, пока Россия полностью пройдет все стадии капитализма. Вот еще один парадокс – эсеры-неонародники отказались от народничества, тогда как большевики взяли его на вооружение!
В тех исторических условиях государствообразующей идеологией мог стать только марксизм – конечно, в большевистской трактовке. Русская общественная мысль находилась в состоянии хаоса, вызванного крушением прежних устоев. Ей нужна была некая опора, некий стержень. И марксизм, с его набором четко сформулированных и жестко утверждаемых положений на роль такой опоры-стержня подходил идеально. Да, ему была присуща и догматичность, и схематизм, но распадающееся национальное сознание как раз жаждало и догмы, и схемы. «Классы», «производительные силы и производственные отношения», «формации», «базис», «надстройка» – все это раскладывало социальное бытие по полочкам. Безусловно, русская мысль и сама бы дошла до своего «марксизма», но она была захвачена врасплох мировой войной и революцией. А рядом находился Запад с его пакетом идеологий…
Показательно, что и русское неонародничество ухватилось за марксизм – здесь проявилось желание встать на какую-то твердую почву. Но вот в чем дело – меньшевистский марксизм откладывал социализм на потом, представляя его делом отдаленного, посткапиталистического будущего. А марксизм большевистский предлагал делать социалистическую революцию «здесь и сейчас». Поэтому массы пошли именно за ним.
Железная основа большевизма привлекала самые разные элементы. В том числе и сугубо государственнические, которые видели в ней залог спасения России и создания мощной индустриальной державы. И действительно, экономический детерминизм Маркса программировал страну на быструю, форсированную индустриализацию, которая была ей столь необходима – прежде всего в военных целях. Опять-таки нужно заметить, что «вообще», «теоретически» этот самый детерминизм – «не есть хорошо». Но в тех конкретно-исторических условиях он оказался спасителен. Здесь в который уже раз заметна диалектика истории, которая отметает любую однозначность.
Вообще, нужно отметить, что история сыграла с учением Маркса довольно-таки злую шутку – он оказался наиболее востребованным именно в аграрных странах. Об этом свидетельствует пример Китая, Северной Кореи, Вьетнама и Кубы, где коммунистические партии по-прежнему находятся у власти. Причем марксизм там уже давно воспринимается как некая формальность, за которой скрывается совсем иная политическая реальность. Собственно говоря, марксизм был нужен для того, чтобы противостоять западному капитализму и подвести под идею национальной независимости некий солидный универсальный базис. «Старый» национализм (а-ля Чан Кайши) оказался не способен представить реальную альтернативу американскому и европейскому гегемонизму. Его буржуазная природа требовала компромисса с Западом, что не устраивало очень и очень многих. Но эти многие и не думали воспринимать марксизм по-марксистски (или хотя бы даже по-советски). Он воспринимался и воспринимается как прикрытие национализма.
Характерно, что в Северной Корее, которая считается оплотом коммунистического догматизма, отказались и от марксизма, и даже от коммунизма. В 2009 году руководство Корейской Народно-Демократической Республики (КНДР) пересмотрело конституцию страны. Теперь в ней нет положения о строительстве коммунизма. А еще раньше, в 1992 году, из основного закона были выкинуты все упоминания о марксизме-ленинизме. Собственно говоря, и до этого все ссылки на учение Маркса и Ленина были скорее формальными. КНДР не хотела злить идеократический СССР, хотя и вела себя довольно независимо в отношении Москвы. Ну а после распада Союза нужда в марксистской фразеологии полностью исчезла.