Возразят, что национал-либеральный антисоветизм Солженицына – это одно, а правоконсервативный антисоветизм защитников «исторической России» – совсем другое. Да, это так, но последний может запросто проэволюционировать во второй. И здесь можно вспомнить эволюцию публициста и поэта А.А. Широпаева, который из монархиста-антисоветчика (90-е годы) превратился в антисоветчика-либерала, ругающего Российскую империю едва ли не больше, чем СССР. (При этом Широпаев всемерно симпатизирует Солженицыну, что весьма логично.)

Антисоветизм так или иначе приводит к либерализму и обусловлен им. И тут действует простой механизм. Антисоветчики («национал» и «антинационал»), в большинстве своем, негодуют по поводу советского деспотизма (ярчайшими образами которого являются предельно демонизированные «Чека» и «Гулаг»). И в этом сказывается либеральная мотивация. Либерал боится прежде всего деспотизма, отодвигая все другие страхи в далекий угол. При этом под деспотизмом понимаются как тоталитарные «эксцессы», так и вполне необходимые меры по обузданию хаоса (вплоть до требований элементарной дисциплины). Одно не отделяется от другого – потому, что «внутренний либерал» не позволяет, для него-то – все едино. Ну а потом через призму антисоветского отрицания рассматриваются все другие периоды русской истории, предшествующие советскому. А там тоже много чего «деспотического» – как оправданного, так и не очень. Вот и происходит сопряжение антисоветизма и антицаризма. Перефразируя А. Зиновьева, можно сказать так – целились в советизм, а попали в царскую Россию.

Самое печальное, что либералы всех мастей не отдают себе отчета в том, что «крайности деспотизма» проистекают не из отсутствия их любимой «вольности», но из отсутствия национально-государственного порядка. Чем больше хаос, чем больше грызутся эгоистические кланы, тем сильнее будет потом государственный зажим.

Вот почему в советизме нужно критиковать то, что сближало его с западным либерализмом. А это прежде всего требование партийно-парламентской демократии. В СССР власть принадлежала Верховному Совету, который был очень похож на западный парламент (выборы по территориальным округам, партийная гегемония). Реальная власть при этом принадлежала партийно-государственному аппарату. В этом и было отличие советской демократии от демократии западной (при которой парламент и президент являются марионетками в руках крупного бизнеса). Но государственно-политическая форма все-таки была одной и той же. В дальнейшем эта формальная приверженность демократии привела к слому советской системы. Советы можно было преобразовать в самобытные институты (восходящие к исконно русской общинности), но вместо этого нам подсунули западные парламентско-президентские механизмы. «Реформаторы» потребовали наполнить западную форму западным же содержанием. При этом вначале народ соблазнили лозунгом возвращения власти Советам. В дальнейшем же его активность использовали в интересах вестернизации.

Примерно так же в царизме нужно критиковать либеральный уклон. Не консерватизм погубил самодержавие, его расшатали либеральные и полулиберальные реформы. Ориентация на либерализм и либеральный Запад – вот главная отрицательная черта Российской империи, тогда как «косность» и «деспотизм» – вещи второго порядка.

Либерализм – явление очень широкое. Он может принимать самые разные формы – от социал-демократии до нацизма. (Не случайно многие нацисты охотно заигрывают с оранжизмом и либертарианством.) Либерал страстно желает освободиться от влияния «внешнего» мира (государства, нации, общины и т. д.), свести его к минимуму. При этом российский либерал отлично понимает, что русская почва решительно отторгает абсолютно чуждый ей либерализм. Некоторые принимают этот вызов и открыто противопоставляют себя нации, почве и традициям. Это – «классические» либералы с их неизменным «эта страна» и паническим ужасом перед «русским фашизмом». Но есть либералы, так сказать, нетрадиционные, которые пытаются разбавить свой либерализм национализмом, консерватизмом и почвенностью. Они могут быть крутыми «фашистами» или «монархистами», но все равно на первом месте у них стоит отрицание деспотизма, часто выражающееся в нежелании поступиться чем-то частным в интересах целого. Именно поэтому они так ненавидят советизм, который худо-бедно, но пытался преодолеть личностный и групповой эгоизм (часто только на словах). Что же до «тоталитарных репрессий» (которые и в самом деле имели место быть в 1918–1953 годах), то это по большей части – отмазка.