Несколько лет позже другие уже, вероятно, обратили на это внимание Петра. Вследствие этого он дал генеральше Балк, сестре камергера Монса, затруднительное поручение наблюдать за ее братом и императрицей. Несмотря на то, он ничего не мог открыть и был всегда успокаиваем. Наконец, на 8 ноября 1724 года он назначил поездку в Шлиссельбург и действительно уехал, но несколько часов спустя был уже опять в Петербурге и незаметно прошел во дворец[97] Итальянского сада на Фонтанке, где внезапно вошел в комнату Екатерины, когда у нее был Монс. Со свойственной ему горячностью монарх тотчас же назначил несколько предварительных наказаний, по которым уже можно было верно заключить о тех, которые еще должны были последовать.

О генеральше Балк, которая тоже была в комнате, мы говорим в особой статье. Кабинет-секретарь и камердинер императрицы были арестованы. Но самое жестокое наказание постигло несчастного Монса. Он был немедленно арестован. Генерал-майор Ушаков, известный уже читателю, был тогда президентом Тайной канцелярии и потому очень опасный человек, хотя и не имел той власти, которой он располагал при императрице Елизавете. Этот человек еще в тот же вечер захватил камергера Монса и отвез его в свой дом, уже тогда устроенный для содержания арестантов. Здесь Монс пробыл два дня под крепкой стражей. 10 ноября его перевезли в Зимний дворец, где было высшее судилище. Здесь его поразил удар – последствие жестокого страха. Следствие производилось очень быстро и было покрыто, по крайней мере вначале, непроницаемой тайной. В объявленном приговоре было указано, что Монс и соучастники его допустили себя подкупить, чтобы извести императора. Ни один человек не поверил этому. Некоторые из арестованных были биты кнутом или сосланы на галеры – наказание, тогда впервые введенное в России. Этим наказаниям подверглась преимущественно женская и мужская прислуга двора, генеральши Балк и камергера Монса. Но самое ужасное наказание было назначено этому несчастному человеку. Он был 16 ноября обезглавлен[98] на глазах императрицы, которые от горя закрывались.

Физическая красота достойного сожаления Монса была отпечатком его характера. Он был человек благородных мыслей, никому при дворе не вредил, но своей услужливостью, добротой и честностью помогал всем, кто нуждался в его помощи.

С его смертью не прекратились наказания императрицы. Петр приказал положить в спирт отрубленную голову, и Екатерина несколько дней должна была смотреть на нее. Император отдал потом голову в Академию наук и приказал сохранять ее в отдельной комнате вместе с другой головой, которая уже была в академии. Это было исполнено с большой точностью. Головы эти были хорошо сохраняемы наблюдателем над препаратами; впрочем, так как Екатерина непонятным образом забыла наведываться об этих головах, то на них не обращали никакого внимания. Наконец, 60 лет спустя, об них опять вспомнили. Это было в восьмидесятых годах, когда княгиня Дашкова[99], просматривая, как президент академии, счета, нашла, что слишком много выходит спирта. Между прочим, она заметила, что много спирта назначено для двух голов, сохраняемых в погребе. Она полюбопытствовала и узнала от консерватора, что в погребе находится ящик, ключ от которого хранится у него и в котором стоят две головы в спирте. Порылись в архиве и нашли, что Петр I прислал головы фрейлины Гамильтон[100] и Монса, приказав положить их в спирт и хранить. Княгиня сказала об этом императрице Екатерине II. Головы были принесены и все дивились по ним сохранившимся еще остаткам прежней красоты. Екатерина II приказала в погребе же и зарыть обе эти головы.