Михаило пође у Русију,

а остави у рат Црногорце.

Како тадер, тако и досадер:

вино пију, с Турцима се бију,

и браниће с' док једнога има

од свакога, толи од Турчина,

од својега двојног душманина,

душманина вјере и слободе!

Није сјенка слога црногорска:

нејма тога тко б' их ујармио,

то л' их отле некуђ призајмио! [100, V, с.39].

В то же время оптимистический пафос эпилога наводит на мысль, что победа черногорцев заключается именно в том, что они обрели братьев по крови и вере в лице русского народа, и, несмотря на то, что битва проиграна, сила славян заключается как раз в их единстве, которое еще успеет себя проявить:

Ви сте с Русма и једнога рода,

једне вјере, једнога језика:

већ сроднији бит нејмамо куда

кад ко Руси јесте и јунаци [100, V, с.36].

Народ верит в будущее славянского союза, и случившееся объясняет тем, что русский царь стал заложником обстоятельств:

Јербо худи гкласи допадоше:

Да се Петре с Турцим’ умирио,

Не по вољи, него по невољи,

Што га бјеху Турци опколили

Близу Прута студене ријеке,

Тер му помоћ диоћи не могаше,

Ни остало што је војсци нужно.

Ове гласе када разумјеше

И владика и сви спасољупци,

Уплака се мало и велико,

Свак жељаше христјанскога цара [100, V, с.39].

Последствия агрессии султана описаны уже в другой вошедшей в сборник «Зеркало сербское» эпической песне – «Чуприлич-визирь». Как и упомянутая выше, она повествует не о победе черногорцев, а, наоборот, о великом несчастье, которое их постигло. Данная песня охватывает события исторического периода с 1711 по 1717 гг., описывая поход великого визиря Османской империи Нуман-паши Чуприлича против Черногории в 1714 г., в результате которого страна фактически исчезла с политической карты региона:

Онда клети Турци одољеше:

попалише села и племена,

раскопаше цркве и олтаре

и манастир на поље Цетиње… [100, V, с.57].

Здесь также описано заключение союза с Венецианской республикой и предательство последней, договорившейся о перемирии с Турцией:

То му хвала и то му исплата

за његово врло пријатељство

што им дужде бјеше учинио,

предававши тужне Црногорце

да их кољу на земљу његову.

Хеј, лацманство, – далеко ти кућа! [100, V, с.58]

Собственно, предательство венецианцев было аналогично действиям Петра I и полковника Милорадовича во время кампании 1711 года. Однако в народном сознании отступление православных русских и прекращение войны католиками-венецианцами запечатлелось диаметрально противоположным образом: заложник обстоятельств русский царь противопоставлялся коварному венецианскому дожу. Немалую роль в формировании данных архетипов сыграла личность самого владыки Даниила и проводимой им политики. Будучи убежденным сторонником православного славянского союза, даже укрываясь от турецкой ярости в одной из пещер недалеко от Паштровичей, «одно письмо написал, из которого видны его отважный дух и рыцарство, даже в тех условиях не пошатнувшиеся, когда проявляя их, говорит: «Я москов, москов, москов!» [87, с.64]. В целях воплощения идеи славянского союза в жизнь, как уже было упомянуто, владыка совершил в 1715 г. поездку в Россию. Однако он понимал, что, к сожалению, «Бог высоко, а русский царь далеко, и что Черногория, принимая во внимание своих соседей, должна искать непосредственные средства и возможности, чтобы выжить» [138]. Поэтому кроме России, которая была опорой «больше моральной, обеспечивая при этом небольшую, но стабильную материальную помощь» [138], черногорский владыка вынужден был искать поддержки у Венецианской Республики, в которой тогда нашли укрытие многие его соотечественники, бежавшие из страны после похода Нуман-паши Чуприлича. Венецианцы весьма скептично отнеслись к русофильским взглядам владыки Даниила, однако нарастающая угроза Турции принудила их к союзу с черногорцами. «Черногорцы под начальством своего Владыки Даниила помогли Дожу взять Бар (Антивар) и Кастел-Новый от Турок» [88, с.70]. Однако в 1717 г. Венеция заключила мир с Османской империей, одним из условий которого была выдача укрываемых на ее территории черногорцев: