Вечером Орлов потратил не меньше часа, чтобы по-новому приладить ремень к карабину. Пробил пару новых дырок, пришил крючок. Теперь винтовка висела на груди, и руки были свободны. Чтобы изготовиться к стрельбе, достаточно было дернуть за кончик ремня, и тот, разъединившись, позволял мгновенно вжать приклад в плечо.

Выйдя на палубу, Орлов поупражнялся с карабином, подгоняя длину ремня. А потом, вздохнув, уложил маузер обратно в ящик.

Он уходил не просто в лес. Он уходил в горный лес. Там лишняя тяжесть может оказаться смертельной обузой. А если придется стрелять, то только в ближнем бою, где карабин проигрывает револьверу и даже хорошему клинку. Орлов достал из саквояжа свой засапожный нож и спрятал его за голенище.

– В сапогах пойдешь? – спросил Петрович, наблюдавший за его сборами. – В лесу днем – как в хорошей бане. Взопреют ноги, собьешь в кровь.

– За день не собью.

– Сорочку не поменяешь? Так, в белой, и пойдешь?

– На берегу в саже изваляю. Там сажи много.

– Как знаешь. А то могу рубаху дать рабочую. Темную. Из запасов.

– Рабочая-то покрепче будет, – согласился Орлов.

– То-то и оно. Ружье не берешь?

– Обойдусь.

Он набил оружейный пояс патронами тридцать второго калибра, под свой кольт. Кобуру прицепил под мышку, чтоб не мешала при ходьбе. Мачете – слева, фляга с водой – сзади. Поприседал, попрыгал и снова немного передвинул пояс.

Освободив кисет от табака, он туго набил его зажигательной смесью из пороха и толченой коры, крепко-накрепко завязал и подвесил на шею. Кисет лег как раз поверх нательного креста, но Орлов понадеялся, что в том нет святотатства. В конце концов, все его действия будут бессмысленной тратой времени, если он не сможет в нужное время разжечь огонь, который увидят на шхуне.

Американец тоже собирался: разведя в воде золу из печки, красил ею тряпки на ногах. Петрович поглядел-поглядел на его старания, да и принес из трюма, вместе с парой черных рубах, резиновые сапоги, заляпанные разноцветными пятнами краски.

– Примерь-ка.

Холден осторожно натянул один сапог, хмыкнул, надел второй. Прошелся по палубе.

– Тяжелее, чем босиком, конечно. Но я не собираюсь бегать наперегонки. Спасибо. Когда вернусь, пришлю вам из Бостона целый ящик таких сапог, – пообещал репортер.

Петрович, явно заинтересовавшись такой перспективой, хотел что-то сказать, но вдруг раздался негромкий возглас наблюдателя с мачты:

– Вижу дым! Дым в лесу!

Орлов вскочил на фальшборт, схватившись за ванты, и вгляделся из-под руки в далекий лес на берегу бухты. Заходящее солнце ярко высветило макушки деревьев, и на этом золотистом фоне отчетливо виднелся дым. Он не поднимался к небу, а растекался над лесом, постепенно растворяясь.

– Наши?

– Посмотрим, – отозвался Петрович.

Несколько минут все, не проронив ни слова, глядели на еле заметные завитки, тающие над листвой.

– Нет. Не наши, – заявил боцман. – Чужие жгут. Орлов, запомнил место?

– Да.

– Туда не суйся.

«Туда-то я и загляну в первую очередь», – подумал Орлов.

Ночью, прежде чем спуститься в ялик, Орлову пришлось выпить какого-то зелья, настоятельно предложенного боцманом.

– Будешь в темноте видеть, – сказал Петрович. – В лесу любую тропинку найдешь. Три дня можешь не спать, не есть. Только не забывай воду пить, да отдыхай чаще. Хоть пять минут, но полежи.

– Спасибо, – с трудом ответил Орлов, у которого скулы свело от невыносимой кислятины.

– И не нашуми там, – добавил боцман. – Если наших поблизости нет, возвращайся. Будем ждать. Я их знаю. Сами вернутся.

Холден, который первым перелез через борт шхуны, подал голос снизу, из ялика:

– А мне почему не дали выпить?