Здесь же, на углях костра, были зажарены крабы. Наверно, они удались на славу. Остерман даже снисходительно заметил, что сей деликатес можно поставить рядом со знаменитой одесской барабулькой. Но Орлов не чувствовал вкуса, словно жевал промасленную бумагу. От джина он отказался. Снова и снова набивал трубочку и, дымя ею, все поглядывал на горы, покрытые плотной курчавой зеленью.

– А куда ведет эта дорога? – спросил он у Беренса. – Тут поблизости есть какой-то город?

– Нет. Городов поблизости нет. Там, за горами, Сьенфуэгос, миль пятьдесят по прямой, и три-четыре дня ходу. Мы туда ходили на баркасе, так быстрее, особенно если ветер хороший. А эта дорога никуда не ведет.

– Никуда?

– Там карьер. Оттуда возили камень, когда строили причал. Взрывали скалу, возили сюда бой. Валили лес там же, вокруг карьера, и волокли сюда. Вот и натоптали дорогу.

– Значит, люди не могли уйти по ней?

– Не могли.

– Тогда остается предположить, что они ушли морем, – сказал Орлов.

– Или лесом, – ответил Беренс, кивнув в сторону гор.

– Чего гадать! – Остерман разлил джин по кружкам. – Завтра с утра пройдемся вокруг, хоть чего-нибудь, да найдем. Мы с Кирой в пустыне, на голых камнях следы читали. А тут – детская забава. Чтобы толпа ушла лесом и не наследила? Не смешите меня.

– Тела, судя по их состоянию, лежали в земле несколько месяцев, – сказал Беренс. – Я отбыл отсюда в январе. Если все случилось зимой или даже весной, следы давно заросли.

– Значит, искать бесполезно?

– Я этого не говорил. Там, в лесу, прячутся несколько деревушек. В одной живут индейцы, с ними будет трудно договориться, они при виде белых прикидываются глухонемыми. Но попытаться все же можно. А еще выше живут китайцы. Те с нами, можно сказать, дружили. Они разводят свиней, держат коз. Мы к ним часто наведывались за мясом, за молоком. Они могут что-то знать. Хотя я, в основном, возлагаю надежды на тех, кто живет на реке. Там большая, по местным меркам, деревня, домов семь-восемь. Там дорога. Наши не могли пройти другим путем, если уходили в горы~

Они сидели вокруг угасшего костра и смотрели, как солнце опускается в море, как раз между скалами, прикрывающими вход в лагуну.

Орлов не задавал лишних вопросов. Когда понадобится, ему скажут все, что нужно знать. Но не сейчас. Сейчас команде «Паллады» надо было прийти в себя после удара. Они переплыли залив. Они рисковали, просочившись сквозь блокаду. Они должны были принять на борт людей, для которых были подготовлены пустые трюмы и множество свернутых матросских коек, и для которых кок Макарушка с утра затеял готовить богатое угощение. И вот – эти люди пропали. Вместо встречи получились похороны. Какие уж тут вопросы?

Спрашивать надо было не Беренса и не Кирилла – прежде всего ему надо было спросить самого себя. Где его место? Отправится ли он завтра на поиски или останется на шхуне? Он чувствовал, что выбор придется делать самому.

«Вспомни, как ты оказался здесь, – сказал он себе. – Ты бежал от смерти. Ты должен вернуться домой живым и здоровым. Тебя ждет семья. Бог миловал тебя. Ты уже катился в пропасть, а он – в который раз! – протянул тебе руку помощи. Так сделай же то, что от тебя требуется. Вернись домой. Ты нужен Вере и Гришутке. Представь, как тяжко им придется, если завтра ты уйдешь в лес – и не вернешься оттуда. Ты рискуешь не своей жизнью, а их счастьем».

– А если завтра ничего не найдем? – спросил вдруг Кирилл. – Сколько времени вы собираетесь здесь провести?

– Не знаю, – ответил Беренс. – Если никто не помешает, за два-три дня можно обследовать обширную территорию. Люди не могли растаять, как снег. Они где-то рядом. Если же не найдем ничего – значит, они ушли морем.