Понятие ‘русофобия’ ввели английские радикалы во 2-й половине 1830-х годов в полемических целях как обозначение фантомного либо преувеличенного страха перед угрозой со стороны России (что в точности соответствовало приведенному выше определению ‘фобии’ у Б. Раша: «страх перед воображаемым злом или чрезмерный страх перед реальным злом», хотя, как уже говорилось, эссе Раша не получило широкой известности). Слово ‘russophobia’ в английской печати того времени чаще всего следует понимать как ‘Россия-боязнь’. Виднейшие представители антироссийского алармизма, равно как и критики ‘русофобии’, принадлежали к различным течениям британского либерализма. Спор между ними шел о реальности русской угрозы британским интересам. Критика ‘русофобии’ вполне могла сочетаться с негативным образом Российской империи; в свою очередь антироссийский алармизм не обязательно предполагал неприязнь к России и русским. Во время Восточного кризиса 1876–1878 гг. и позже ‘русофобами’ именовались по преимуществу тори, а в качестве критиков ‘русофобии’ выступала наиболее влиятельная часть либералов во главе с У. Гладстоном. В американской печати о ‘русофобии’ говорилось сравнительно редко и почти всегда по поводу английской политики.

В австрийской печати о ‘русофобии’ нередко говорилось в связи с настроениями в Венгрии. В 1843 г. Ян Чаплович[9], осуждая политику мадьяризации национальных меньшинств, замечает: «Никогда еще Венгрия не была такой слабой, такой разделенной внутренне, как ныне, с тех пор как ее преследует эта злосчастная навязчивая идея, приправленная русофобией» [Csaplovics, 1843, S. 23].

Два ранних известных нам французских упоминания о ‘русофобии’ появились в легитимистских газетах «La France» и «La Quotidienne»:

«Корреспонденция из Константинополя, помещенная в “Morning Chronicle”, может дать ключ к всплеску русофобии по ту сторону Ла Манша. <…> Англия вернулась к своему вечному кошмару владения Индией; а известно, что она начинает терять рассудок всякий раз, когда задет этот чувствительный пункт» [Une correspondance…, 1837].

«На франкфуртского корреспондента “Morning Chronicle” возложена миссия снабжать свою газету статьями, озаглавленными “Русская наглость”, “Русская жестокость”, “Русское варварство”, которые пользуются немалым успехом в тавернах Сити и на радикальных скамьях Палаты общин. <…> …Необходимо было найти способ удовлетворить русофобию англикан, и корреспонденция из Франкфурта в “Morning Chronicle”, несомненно, была написана для того, чтобы дать материал для новых декламаций северного колосса» [Extérieur, 1838, p. 2][10].

В дальнейшем тема ‘русофобии’ во французской печати также чаще всего возникала в связи с Англией и английской печатью.

В итальянской и испанской печати о ‘русофобии’, сколько можно судить по доступным нам электронным базам, упоминалось редко и почти всегда применительно к внешней политике великих держав. То же относится к польской печати, несмотря на преимущественно негативный образ России в польской культуре XIX в.

С середины 1880-х годов ‘русофоб’ – обычное в европейской печати наименование болгарских противников пророссийской ориентации, прежде всего Стефана Стамбулова (Стамболова) (1854–1895). Все они формировались под сильнейшим влиянием русской культуры. Захарий Стоянов[11] писал: «Я никогда не был и не буду русофобом. <…> Я тиранофоб» (открытое письмо Г. Кырджиеву, редактору газеты «Напред»; опубл. в газете «Независимост» от 2 апреля 1886 г.) [Стоянов, 1965, с. 314]. Газета «Социалист» от 22 июля 1895 г. открывалась передовицей с эпатирующим заглавием «Почему мы русофобы?». Термин ‘русофоб’, говорилось здесь, относится «не к русским <…> демократам, к русскому