– Деда, ты чего? Что тут такого в этой бусине? Ты ее уже видел раньше? Что-то знаешь об ЭТОМ?

Дед посмотрел на меня с какой-то неведомой мне мукой в глазах. Кряхтя, поднялся со стула.

– Пойдем-ка, внуча, ужинать. Ты сегодня целый день где-то носишься. Голодная, поди…

Я очень хорошо знала своего деда. Настаивать на немедленном ответе или задавать новые вопросы сейчас было бесполезно. Дед характер имел твердый, как кремень. Если уж молчит, то из него клещами ничего не вытянешь. Но сейчас был совсем другой случай. Я понимала, что ему нужно время, чтобы обдумать ответ, поэтому покорно поплелась с ним в большую комнату, заменявшую нам и столовую, и гостиную, и кухню.

Он было принялся сам накрывать на стол. Но руки у него дрожали. Когда он пару раз уронил ложки, а потом едва не разбил тарелку, я чуть ли не силой усадила его за стол и взялась сама хлопотать.

В нашей семье был такой негласный закон. За столом во время еды мы не говорили ни о каких делах и не обсуждали никакие проблемы. И сейчас дед не собирался нарушать это правило. Он сосредоточено смотрел в свою тарелку и неторопливо жевал. Но как бы он ни старался сделать вид, что все нормально и ничего не произошло, я-то отлично видела. Кусок не лез ему в горло. У меня как-то тоже с аппетитом разладилось. Но я усердно махала ложкой, изредка поглядывая на деда.

Наконец этот фарс под названием «семейный ужин» был окончен. Дед положил ложку в пустую тарелку. Я вскочила и засуетилась, убирая грязную посуду и накрывая стол для чая. За чаем говорить дозволялось. Поэтому, налив ему полную кружку горячего, крепкого, ароматного чая я уселась напротив и уставилась на него преданными глазами. Дед покряхтел немного, посопел, испытывая мое терпение, которого и так уже не осталось. Прокашлялся пару раз. Глянул на меня из-под лохматых бровей. К этому времени я чуть ли не плясала на стуле, как будто сидела на еже. Под его строгим взглядом я замерла, перестав елозить, и стала дышать через раз, боясь пропустить хоть одно слово.

– Это бусина принадлежала твоему отцу, – сказал он без особых вступлений.

Я, конечно, знала, что с открытым ртом сидеть за столом не принято. Но услышанное мною не оставляло мне шансов соблюсти все правила приличия. Я открыла рот и во все глаза уставилась на деда. А он, будто не замечая моего ошарашенного вида, спокойно продолжил:

– Эту бусину давно, очень давно, перед самым уходом его в армию, подарила ему одна шаманка. Он тайгу любил. Не просто любил. Он ее знал. Уходил с ружьем на несколько дней. У него всегда в кармане были коробок спичек и другой коробок с солью. Все остальное он сам мог добыть. Травам я его еще в детстве обучил. С такими знаниями в тайге не пропадешь. Однажды ушел он, видно, особенно далеко. Должен был через три дня вернуться. Прошло уже четыре, а потом и пять дней, а его все не было. Бабка твоя всполошилась. Собиралась уже в леспромхоз бежать, чтобы, значит, людей подымать Мстислава искать. Насилу я ее тогда остановил. Знал я, чуял, живой он. На седьмой день явился. Маленько помятый, ухо порванное, рука перебинтованная. А так живехонький и здоровехонький. А на шее вот эта бусина висела. Я-то к нему с разговорами цепляться не стал. Не принято у нас выспрашивать было. Если захочет, сам расскажет. Он день ходит – молчит, другой – молчит. Ну и я, понятное дело, тоже молчу. А потом, видно, невмоготу ему стало, поделиться нужно было. Пришел ко мне в мастерскую да и рассказал, что с ним случилось. Без подробностей. Так, в общих чертах. Забрел он далеко. Услышал рев медведя. Выскочил на поляну, а там медведь человека дерет. Вот Мстислав и вступился, спас молодого парнишку. А мальчишка был из племени тофоларов. Раньше их карагасами звали. Маленькое племя. Они по тайге небольшими улусами жили. Держались от цивилизации и больших поселений подальше. Парнишка сам-то идти не мог. Медведь его сильно порвал. Вот и пришлось Мстиславу тащить его на себе к их шаманке. Вот та шаманка и подарила отцу твоему в награду за спасенного парнишку эту бусину, – дед замолчал.