– А почему ты назвала покойную стервой? Повод был?

Надька усмехнулась.

– Еще какой. Генка, муж ее (тоже еще тот гусь), сначала любовь с Наташкой, Танькиной сестрой крутил. – Видя мой непонимающий взгляд, она уточнила: – Ну помнишь, я тебе говорила, Наташка – это которая утопла в Русалочьей Заводи. А потом вдруг ни с того ни с сего взял да и на Таньке женился, кобель проклятый! Так бабы говорили, что с Наташкой-то не несчастный случай был. Что она, того, с горя сама утопилась. Врут, конечно. Но кто их разберет. Мы-то тогда совсем еще соплюшками были, чего бы понимали. А смерь сестры ей счастья-то не принесла. Жили они с Генкой плохо. Что ни день, то у них бой. И не понять было, кто и кого там колотил. То Танька с фингалом ходит, то Генка весь поцарапанный. Спрашивается, на кой ляд такая жизнь нужна? Чего бы не развестись-то? Так нет. Все не по-людски, – она тяжело вздохнула, а потом вдруг зашептала, склонившись к самому моему уху: – Поговаривали даже, что это Танька сама Натаху того… Но милицию это не заинтересовало. Закрыли дело. А мать ихняя, то есть Таньки с Натахой, перестала общаться с дочерью. И крыша у бабки совсем поехала. Да ты сама видела. Ты ж к ней на пожаре-то подходила.

Я задумчиво качала головой, слушая Надюхины разговоры. А на душе было скверно. Да еще слова старухи никак из головы не шли. Какая-то абракадабра. И к чему этот ее «подарок», который непонятно почему я повесила на шею? И сердце заныло в предчувствии чего-то неведомого и страшного. Непростая эта история, ох не простая! Мне бы подальше от нее держаться, своих проблем выше крыши. Но я уже знала, что «подальше» у меня уже не получится. С грустью констатировала, что ничему меня жизнь, дуру, не учит.

До самого утра мне так и не удалось уснуть. Все время перед глазами стоял труп обгоревшей женщины. В который раз я кляла себя на чем свет стоит за то, что засунула свой дурацкий нос туда, куда вовсе не следовало, за свой неуемный характер, за привычку лезть туда, куда и вовсе не следует.

Моя маета не осталась незамеченной. Дед гремел кастрюлями на кухне и сердито пыхтел. Наконец я решила, что в своей спальне я от проблем не спрячусь и умного ничего не придумаю. Следовало взять себя в руки и заняться наконец-то своей жизнью. А для начала пойти и устроиться на работу. А то от безделья и вовсе крыша может съехать. Я взяла полотенце и отправилась на реку. Дед молча проводил меня настороженным взглядом, но ничего не спросил.

Ночью, когда он нашел меня на крыльце магазина с уже здорово повеселевшей после очередной порции живительной влаги Надеждой, он тоже ничего не сказал. Просто постоял немного рядом с нами молча, а потом буркнул:

– Домой-то пойдешь или здесь ночевать будешь?

Надюха попыталась убедить его присоединиться к нашей компании, но дед Матвей только отрицательно покачал головой и зыркнул на меня из-под лохматых бровей так, что у меня сразу откуда-то взялись силы, и я весьма бодро засеменила следом, махнув Надьке на прощание рукой. За всю дорогу он только один раз спросил у меня:

– Надеюсь, ты не начнешь по примеру некоторых заливать свои душевные потрясения?

Я в обалдении уставилась на него.

– Ты чего, деда? Ты же знаешь, я к алкоголю равнодушна, – потом, хмыкнула и добавила: – Как в общем-то и он ко мне. Мы с ним одинаково равнодушны друг к другу.

Мне показалось или дед с неким облегчением выдохнул и веселей потрусил к дому. Я только головой покачала и прибавила шаг, стараясь успеть за ним.

После завтрака я стала собираться. На молчаливый вопросительный взгляд деда просто ответила: