– Значит истопник? – Собирая треногу спросил наш жандарм.

– Выходит что так.

– Да ты не робей, подойди. – И когда истопник подошёл ближе, Владимирский добавил с иронией в голосе: – Да ты у нас ещё и художник. Как тебе такое художество. – Колчин растерянно уставился на висящую Татьяну, Владимирский же продолжал: – Говорят вы с ней были чрезмерно близки.

– Кто говорит?

– Давайте снимем тело. – Обратился Владимирский к истопнику: – Ну же, придерживайте тело. – У истопника заметно дрожали руки, когда тело клали на пол: – Ну что господин Колчин, так таки и не хотите рассказать о ваших художествах с покойницей. Зря молчите, вы у нас подозреваемый в убийстве.

– Погодите! В каком убийстве!? Она ж… Вы думаете что это она из-за меня в петлю полезла? Клянусь, я здесь ни с какой статьи. Ну да, в художествах мы с ней участвовали, так то когда было. Я обычно ранним утром начинаю топить, сначала снизу зал, а уж как все встанут так и в доме. Стало быть однажды подкидываю я дровишки в печь, те что под домом, чуть только воздух прогрелся, глядь а передо мной ключница Танюха. Я аж зевоты лишился, от такого дивного представления. Как она капот распахнула, а там… – Колчин с грустью покосился на труп лежащий на полу.

– А там шибко роскошное тело. – Помог рассказчику Владимирский.

– Откуда вы… – Но увидев что жандарм смотрит на фотографии на стене, стал каяться: – Клянусь, не устоял я. Как себя не бранил, а поделать не в силах чего. Танюха она девка ничего, да вот с изъяном, из-за того изъяна и старой девой осталась. Я вроде как вначале себя обманывал, дескать Танюху жалко, а потом вижу привык к её срамному поведению, да к тому же и сам стыд потерял. И то сказать, почитай три годка она меня навещала, даже Надюха моя почувствовала неладное.

– Постойте Колчин, вы с покойницей три года знакомы?

– Ну да, как пристроил меня сюда бывший управляющий. Я то в семье самый младший. Тятя со старшими братьями землицу пашут, теперь то вы им землю то дали без процентную, а я все равно в семье лишний рот. А тут какой никакой приработок…

– Так вы живете здесь в деревне?

– А где ж ещё?

– Почему же три года знакомы с покойницей?

– Три, как Садом с Гамморою, апосля того как Надюха моя взбеленилась, я уж к Танюхе ни ногой. Почитай с весны прошлой. Да я с тех пор и видел её редко. Утром пришёл натопил, если нужно дров натаскал и ушёл. По указанию барышни, в доме я вовсе не топлю.

– По указанию барышни, или барыни?

– Барышни. Они ещё с опрошлого года, как ночи студёные стали, повелели.

– Владимирский посмотрел на изразцовую печь в комнате, и спросил:

– А эти печи кто топил?

– Раньше я справлялся, апосля господа совсем затворниками жить стали. А мне это на руку, лишний раз с Танюхой встречаться нет нужды.

– Выходит, что эти печи внутри дома топил другой истопник?

– Выходит так.

– Что ты можешь сказать о другом истопнике?

– Ничего я о нем не слышал.

– Так что же выходит, барыня с прошлой осени жила в доме только с ключницей?

– Не ведаю. Только в доме у них гостил какой-то франт, деревенские сказывали, то глядь в саду, или там в леску, с этим как его.

– С мольбертом.

– Во, во, очень уж похоже природу малевал. Да я слыхал иной раз, будто энтот франт, к девкам нашим приставал. Ему парни наши хотели бока намять, да куда там, бугай здоровенный оказался. Мишке задире вдарил знатно, тот аж чувств лишился. А когда его ребята хотели кольями отходить, сунул руку в карман, этак угрожая, коли кто первый колом замахнётся, тут то он и вынет револьвер и пальнёт в кого. А был у него там револьвер, не было, кто теперь знает. Тёртый калач, коли наши сдрейфили.