Итак, древнейшая русская история была вовсе не такой, какой это представлялось Карамзину и множеству послекарамзинских историков. В отличие от них, М. В. Ломоносов усматривал в древних сказаниях русского народа отзвуки исторической действительности. Как отметил великий россиянин в своем главном историческом труде «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого…» (изданном посмертно в 1766 году), даже если имена Словена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела северных славян, в нем [Новгородском летописце. – В.Д.] описанные, правде не противные.

У устных преданий совсем другая жизнь, нежели у письменных. Как отмечал академик Борис Дмитриевич Греков (1882–1953), «…в легендах могут быть зерна истинной правды». Поэтому непременным условием аналитического и смыслового исследования исторических сказаний является отделение «зерен от плевел». Легенды о происхождении любого народа всегда хранились как величайшая духовная ценность и бережно передавались из уст в уста на протяжении веков и тысячелетий. Рано или поздно появлялся какой-нибудь подвижник, который записывал «преданья старины глубокой» или включал их в подредактированном виде в летопись. Таким образом, поэмы Гомера (беллетризированные хроники Троянской войны) были записаны еще в античные времена, русские и польские предания – в начале II тысячелетия н. э., Ригведа и Авеста – в XVIII веке, русские былины и карело-финские руны – в XIX веке и т. д.

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную, традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времен. Такова и Начальная русская летопись, приписываемая монаху («мниху») Киево-Печерского монастыря Нестору (1050-е годы – начало XII века): древнейшая часть «Повести временных лет», посвященная событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, опирается главным образом на устные предания. У самого Нестора имена Словена и Руса не встречаются. На то есть свои веские причины. Большинство из дошедших до наших дней древнейших летописей (и уж во всяком случае все те, которые были возведены в ранг официоза) имеет киевскую ориентацию, то есть писалось, редактировалось и исправлялось в угоду правившим киевским князьям Рюриковичам, а в дальнейшем – в угоду их правопреемникам – московским великим князьям и царям. Новгородские же летописи, имеющие совсем иную политическую направленность и раскрывающие подлинные исторические корни как самого русского народа, так и правивших на Руси задолго до Рюрика князей, нередко замалчивались или попросту уничтожались. О том, что там было раньше, можно судить по летописи новгородского епископа Иоакима (дата рождения неизвестна – умер в 1030 году), которая дошла лишь в пересказе Василия Никитича Татищева (1686–1750) (см. приложение 2).

Начальное новгородское летописание в корне противоречило интересам и установкам киевских князей, к идеологам которых относились и монахи Киево-Печерской лавры, включая и Нестора. Признать, что новгородские князья древнее киевских, что русская княжеская династия существовала задолго до Рюрика, считалось во времена Нестора страшной и недопустимой политической крамолой. Она подрывала право киевских князей на первородную власть, а потому беспощадно искоренялась. Вот почему в «Повести временных лет» нет ни слова о Словене и Русе, в них положили начало русской государственности не на киевском берегу Днепра, а на берегах Волхова. Точно так же игнорирует Нестор и последнего князя дорюриковой династии – Гостомысла, лицо, абсолютно историческое и упоминаемое в других первоисточниках, не говоря уже об устных народных преданиях. Вслед за Нестором этой «дурной болезнью» заразились и современные историки, начиная с Карамзина, которые быстро научились видеть в летописях только то, что выгодно для их субъективного мнения.