Альгерд окинул их взглядом. Их было около трёх десятков. Чёрные и серые мантии, школяры и наставники, они сжались на скамьях, и создавалось ощущение, будто один Фьяр заполняет собою больше пространства, чем они все.

– То же самое можно сказать, войдя в мою коллегию, – пожал плечами Альгерд, – и в городской совет, в любой цех, в любую казарму или темницу. Всё это общие слова, но неужели ты можешь сказать так про каждого из них? Ничего, что я обращаюсь на «ты», мэтр Фьяр?

– Ничего. Кто я такой, чтобы отказывать чародею? Но возразить не премину: про каждого я говорить не желаю, мэтр Альгерд, только про всеобщее, только про суть. Меня оклеветали, хотели положить мою голову между молотом и наковальней: между университетским советом и дознанием Ордена. Этого мне достаточно.

– Как-то нефилософски получается…

– Знаешь, Альгерд, – не дал ему договорить Фьяр из Абеларда, – я теперь уж не понимаю, стоит ли наставлять на тебя оружие. Наверняка ты одной мыслью отразишь стрелу, а второй обездвижешь безо всякой цепи. – Фьяр отвёл арбалет в сторону и направил на одного из старцев-наставников, тот сжался, закрывая лицо руками. – Лучше буду целиться в одного из них.

Ладони Альгерда вспотели. В голове крутились мысли о причастности Фьяра к тенепоклонникам, всплывали слова начальника орденского дознания, ведать не ведававшего о том, кем может оказаться учёный муж. Обратится ли Фьяр в зверя, призовёт ли иномирные тени себе на подмогу, или метнёт из-за кафедры фиал с ядовитой или зажигательной смесью? Ожидать можно было всего.

Альгерд засмеялся, больше от душевного напряжения, чем от веселья.

– Смешно? – спросил Фьяр.

– Отчасти. Смешно… ха! Мне смешно от твоих слов про отражение стрел мыслью. Знаешь, правда в том, что я довольно скверный чародей. Мне трудно порой даётся заклинание мыслью. А ещё я начертил руну перед тем, как сюда войти, хотя обитатели палат коллегии сочли бы это дурным тоном.

Кто-то из заложников застонал. А Альгерд снова засмеялся и заразил этим смехом Фьяра.

И ведь Альгерд ещё не сказал о том, что вошёл в аудиториум без своего кинжала, который служил ему медиатором. Эту разооружающую правду он припас на крайний случай. А пока хватало и откровений о рунах, решил он.

– Значит, коллеги-чародеи тебя всё-таки не любят? – закончив смеяться, вопросил Фьяр.

– Больше того, Максимилиан – тварь, которая изображает из себя магистра нашей коллегии, дал мне добро идти к тебе в надежде, что я провалюсь.

– Я должен, очевидно, в это поверить? Что ж, правда не всегда должна оставаться в пределах правдоподобия, на то она и правда, верно?

– Рад, что мы понимаем друг друга, – прищурился хищно Альгерд.

Фьяр всё ещё не спускал арбалета с учёных мужей, сидящих на скамьях. Один из университетских старцев захрипел, с силой втягивая ртом воздух. Вокруг него засуетилась толпа школяров.

– Может, отпустишь его? – спросил Альгерд. – Его освобождение будет знаком твоей доброй воли. Но коль он умрёт, то спасения тебе не видать.

– Решил быть честным до конца? – произнёс Фьяр и замолчал на несколько мгновений, которые Альгерду показались ужасно долгими. – Хорошо. Отпущу его и ещё одного из молодых с ним, но сперва проверю твою честность.

Альгерда снова бросило в жар. В горле пересохло.

– Ты сказал, что ты скверный чародей. Если это, правда, то один мой выстрел может оказаться для тебя смертельным, как и для обычного профана, лишённого Дара к Воле.

– Это так, – сказал Альгерд и почувствовал отравляющую самолюбие горечь произнесённых слов.

– Как-то с трудом веришь в честного волюнтария из коллегии. Волюнтария, презираемого своими. Волюнтария, неспособного спастись от стрелы, которую он видит перед собой.