– Товарищ Калнин? Отогрелся? – Рудольф проснулся от того, что сильная рука трясла его за плечо. Открыв глаза, увидел незнакомого военного в аккуратно выглаженной видавшей виды гимнастерке, подпоясанной кожаным ремнем без бляхи, в отутюженных галифе, начищенных до блеска сапогах. На ремне висела внушительных размеров кобура, прихваченная портупеей.

– Закемарил немного. – Рудольф поднялся с огромного кожаного кресла, в котором его сморил сон. Кресло стояло у печи, в которой потрескивали дрова. Напротив – большое окно, в него пробивался блеклый свет ноябрьского дня, и видно было, что за окном идет дождь.

– Вот какое дело, товарищ Калнин. Нужно сейчас съездить за кроватями, а у меня никого под рукой нет. Только ты да я. Ты с грузовиком Заурер имел дело?

– Так точно. А заводится? – Рудольф с сомнением покосился на окно. Погода не радовала, возиться сейчас с машиной на улице будет несладко.

– Не переживай, он у нас в помещении стоит. Просто шоффер вчера поскользнулся и руку сломал, а нового еще не прислали. А я, брат, не по этой части, – военный виновато улыбнулся и развел руками.

– Справимся…

…Несколькими часами раньше Рудольф вышел из вагона поезда Петроград-Москва на перрон Октябрьского вокзала. Было темно и ветрено, мелкие капли дождя противно летели в лицо. Поспать в вагоне ему толком не удалось: было холодно и тесно, шнырявшие по составу воришки и беспризорники норовили утащить, что плохо лежит, и он, заняв место на нижней полке, поставил свой деревянный чемоданчик в угол и всю ночь просидел, облокотившись на него и вытянув ноги под стол. Хорошо еще, портянки были теплые – мама подарила ему на прощание несколько отменных пар.

Три дня дома пролетели незаметно. Сестры старались угадать малейшее желание любимого брата, с отцом они возились в сарае, где Рудольф вознамерился починить все, что требовало починки. И даже мама, всегда строгая, на этот раз оттаяла и старалась приготовить любимые блюда сына. На третий день землю прихватил мороз, но было солнечно, и сбросивший листву березовый лес вокруг дома переливался искорками изморози. А потом папа запряг в телегу серую в яблоках кобылу и отвез Рудольфа обратно в Торошино. Оттуда уже его отправили в Петроград.

В Петрограде, отметившись у военного коменданта, Рудольф выправил себе билет на Москву. Его предупредили: к поезду приходить заранее, не зевать, занимать место в уголке и до Москвы постараться никуда не выходить. Покурить и сидя на полке можно, а вот место твое займут, как только встанешь. Дождя не было, но с залива дул порывистый ветер. Голубое небо если и появлялось в разрывах низких облаков, быстро исчезало. Подняв воротник кожаной куртки, чтобы не мерз затылок, Рудольф все же прошелся немного по Невскому.

Военных теперь тут стало намного меньше, чем весной 1917-го, горожане выглядели порой запуганно. Однако попадались и вполне респектабельные господа – как осколочки прошлой жизни. Вероятно, новый десятимиллиардный налог «с имущих» их не касался. А еще на Невском стояли очереди. За табаком, как понял Рудольф. И много торговали из-под полы – всем, чем угодно, – но, конечно, не на центральных улицах, а в районе Сенной. Работали трактиры, но Рудольф, у которого был с собой запас еды из дома, решил не тратить свой скромный денежный запас.

Петроград готовился отмечать годовщину Революции, которая в этом году, после смены календаря, приходилась на седьмое ноября. Где-то были уже задрапированы старые памятники царям, на вокзале Рудольф, к немалому своему удивлению, увидел бюст Софьи Перовской – одной из организаторов убийства Александра Второго. Новая власть вызывала из омута прошлого новых, сомнительных героев и немедленно начинала возводить их на пьедестал… Что сказать, диктатура пролетариата.