Девятнадцатого марта с Иваном Ефимовым полетел начальник авиации армии Яков Конкин. И в тот же день поднялся снова – с Петром Пуриным. А между тем все эти дни погода стояла отвратительная. Было очень холодно. Иногда даже при наличии эфира приходилось запускать один мотор по три-четыре часа, при температуре воздуха минус пятнадцать градусов. Мотористы, берясь голыми руками за холодный металл, рисковали оставить на нем куски кожи с пальцев….

Рудольф в эти дни вспоминал боевую работу в Польше весной 1915 года. Правда, тогда все же не было так холодно, еды было больше и тиф не косил людей направо и налево, как во 2-м истребительном отряде. Говорили, что там слегли все во главе с командиром, Василием Донченко. И здесь не хватало буквально всего – а работать нужно было так же интенсивно. Сил иногда доставало только на то, чтобы добраться до кровати и рухнуть на нее.

Хозяйка хаты, в которой жил Рудольф, – бабушка Ангелина Степановна – отчего-то выделила его среди остальных и старалась подбросить ему лишний кусочек еды, а иногда просто поболтать. Как-то раз Рудольф увидел ее испуганной. Мелко крестясь, бледная, она вечером подошла к нему и запричитала, вскидывая сухонькие ладошки ко рту. Словно пытаясь самой себе прикрыть рот:

– Ох, и навидалась я сегодня. Рудя, страсти-то какие! Вот что значит звезды адские вы на еропланах своих малюете! Это ж ужас какой…

Рудольф непонимающе смотрел на нее. Ангелина Степановна вообще-то никогда не производила впечатление пугливой старушонки, но тут явно ее что-то задело всерьез:

– Ваш-то сел ероплан, как всегда, со звездами, по снегу подруливает, чихает только и дымит. А потом гляжу – батюшки-светы, черт же лезет оттуда. Натуральный черт, с рогами, глаза красным горят. Хотела вилами его. Да побоялась подойти… Давай, думаю, чеснок-то повешу над крыльцом да икону поставлю, нешто он ночью-то захочет к нам забраться…

Рудольф смотрел на старушку, открыв рот. В чертей он, само собой, не верил, но явно она не выдумала то, что увидела. Потом он сообразил и захохотал:

– Не черт это, бабушка Ангелина Степановна. Это летчик наш…

– А что ж он страшный-то такой, летчик-то? – Ангелина Степановна, глядя на реакцию Рудольфа, подуспокоилась и теперь неодобрительно жевала поджатыми губами. – Я такого и не видела у ваших…

– Горючее плохое у нас, вот в чем дело, – Рудольф усмехнулся. – Коптит сильно…

Спирт-сырец, который порой приходилось использовать как горючее, зимой сгорал совсем плохо, быстро воспринимая водяные пары из воздуха, влажнел и всегда имел большое количество воды, как бы тщательно ни заправляли самолет. От его паров и копоти летчик после полета становился похож на трубочиста. Как правило, он вылезал из самолета пьяным, с глазами, налитыми кровью. Вот такого опьяневшего пилота, поднявшего летные очки на шлем, бабушка Ангелина и приняла за черта…

Летать на таком горючем было опасно: мотор мог встать в любой момент. А потому дальние разведки делать запрещалось. Все понимали, что посадка в плену у белых – это неминуемая гибель. Впрочем, рассуждать «кто хуже» в данном случае не приходилось: белых летчиков в случае посадки у красных ждала та же участь… Чтобы делать дальние разведки, нужно было нормальное горючее – бензин первой категории. К сожалению, присылали его редко.

Двадцать второго марта, уже из Подгорной, на разведку полетел Иван Радулов с наблюдателем, комиссаром авиации армии Типикиным. Погода стояла плохая: дул сильный южный ветер, низкая облачность мешала набрать высоту. Несмотря на конец марта, было еще морозно. Полетели все равно и словно растворились в пелене. Как потом узнал Рудольф, полет продлился около четырех часов, благо нормальное топливо на сей раз в отряде имелось. На станцию Казанская были сброшены четыре двадцатипятифунтовых бомбы.