– Отпустят, отпустят, – Маремьяна вздохнула.

– А ты сама как? Советуешь?

– Дай тебе Создатель, Егорушка!.. Коли уж так загорелось, разве можно держать! Я только про то, чтоб начальство-то не гневалось.

– Мама, мне в контору пора. Скоро вернусь.

– Ночевать останешься?

– Да.

В Конторе горных дел Егор отдал свое прошение подканцеляристу, что ведет «Журнал входящих бумаг». Старик-подканцелярист подложил прошение вниз пухлой пачки бумаг – в очередь.

Егору не хотелось уходить. Подтолкнуть бы как-нибудь бумажку, чтоб скорей шла. Еще затеряют тут, вон сколько бумаг! Примерился взглядом к подканцеляристу: будет ли разговаривать?

– Что нового, господин… господин. – Егор не знал, как обратиться.

Старик поднял глаза от книги на Егора. Пожевал губами, оглядел с подозрением. Нет, придраться не к чему: стоит почтительно и смотрит так же.

– Новое?.. Новости каждый день бывают. Кому какие нужны… тьфу, тьфу! Вот буквы упразднили – новость. Ижицу, кси и зело. Переучивайся на старости лет.

Говорил ворчливо, а в промежутках между словами всё поплевывал губами чуть слышно: тьфу, тьфу! И оттого казалось, что старик всем на свете недоволен.

– Рудоискатели нужны ли? Отпускают ли служилых людей на поиски? Вот о чем любопытствую, господин… советник, – лисьим хвостом вильнул Егор.

Лесть не помогла. Подканцелярист с новым подозрением взглянул на Егора. Тут кто-то подошел с прошением, подканцелярист вырвал бумагу и сердито сунул под пачку:

– Иди, иди! Спроси на «Исходящем журнале», тьфу, тьфу, тьфу… коли скажут.

У крыльца Главного заводов управления Егор увидел на телеге шайтанского целовальника.[17] Спросил:

– Когда едешь в Шайтанку? Не подвезешь ли меня?

– Сегодня, часов в пять, – сказал целовальник. – А подвезти – отчего не подвезти? На дороге пошаливают, к дому поздновато доберемся, вдвоем-то веселей будет.

– Мне в Мельковку сбегать надо. Если малость опоздаю, подожди на базаре, – попросил Егор.

– Ладно.

«Это ловко вышло с целовальником, – думал Егор, шагая по городу. – Завтра бы пешком пришлось сорок верст отмахать». Вспомнил, что обещал матери остаться ночевать, – защемило что-то. «Ну, она рада будет тоже, что мне не пешком».

На бастионе над крепостными воротами часовой подошел к колоколу, отбил три часа. Егор заторопился.

Маремьяна встретила его, как всегда, просияв от радости, – точно год не видела. Усадила к свету, чтоб ей видно было сына, а сама хлопотала у печки да у стола. Чему-то лукаво улыбалась… Какой большой вырос! За одно это лето как вытянулся. Вон уж и губа верхняя потемнела. Похож на отца Егорушка! До чего похож!

– Похлебай кулаги,[18] сынок, вкусная.

Поставила на стол миску. Егор брал полной ложкой клейкую коричневую кулагу – от нее пахнет горелой хлебной коркой, – глотал торопливо.

– Ночевать-то, мама, видно, не придется. Подвода нашлась на Васильевский завод, сегодня идет.

– Да что ты, Егорушка! Как же, право? Неужто не останешься?

Подсела на лавку. Руки у нее опустились. Видать, что никак того не ожидала. Эх, кабы еще не сговорился с целовальником!

– И пирога не поешь завтра. Для кого же я его печь стану? Не знала, Егорушка, что тебе так торопно.

– Завтра день праздничный, никаких подвод не найти. Пешком придется идти, – смущенно оправдывался Егор. – Целый день на дорогу положить надо. И опоздать нельзя, послезавтра работа есть с утра.

– А-а, верно, верно, Егорушка. Когда надо, так надо. Что уж тут. Вечером подвода твоя будет?

– Нет, скоро. Через час. Идти уж пора.

– Уж и идти! А у меня никаких подорожников не приготовлено.

– Мама! Какие подорожники! К ночи на заводе буду.

– Хоть грибы-то возьми, сынок, – они уж отваренные и посоленные. Может, кулаги в горшочке возьмешь?