– Потому что ты всегда промолчишь, а сделать норовишь по-своему. А она меня слушается, она меня любит, а ты только о себе думаешь, – строго ответила мать. – Кирочка всегда вот как благодарит, а тебе… тебе вообще на меня наплевать…

Да, не умеет Лена рассыпаться бисером и лебезить… У Кирки как пулеметом вылетает: «Мамочка, мамуленька, мамочка моя… как я тебя люблю, моя хорошенькая мамочка, ты лучше всех на свете, не то что папочка… и (ехидный взгляд на Лену) некоторые, к нему приближенные…»

Родители разошлись лет десять назад. Развод был тошнотворным для всех. Отец снова женился, в его новой семье появился ребенок. Лена хотела жить вместе с отцом, но он неожиданно погиб, при странных обстоятельствах. Вроде попал ночью под машину, далеко, за городом. Сказали, что грудная клетка была раздавлена, как будто ее переехали… Но на опознании в больничном морге (молодая вдова слегла от стресса и «не могла отойти от ребенка») старый, страшный, сильно дышащий перегаром, с запущенными седыми неровными патлами и серым пропитым лицом патологоанатом сказал Лене: смотри… И указал дрожащим перстом на странное небольшое круглое пятно за ухом трупа, на выступающей части раковины. Лена, одеревеневшая от ужаса и целого флакона корвалола, наклонилась: маленькая округлая коричневая дырочка, как будто кожу здесь содрали, ссадили, была окружена расплывшимся коричневым же мутным пятном… Лена шепотом вопросила сгустившийся вокруг воздух с запахом хлорки: что это? Пуля, промямлил служитель Харона… И что же теперь делать, спросила Лена. Что хочешь, сказал он и икнул.

Нет, в бандитских разборках отец не участвовал, как полагала мать, он просто «бомбил» по ночам на старых своих «жигулях». Конечно, Лена сказала матери. Конечно, та выслушала молча и сидела потом с торжеством во взоре (не сказала, но наверняка подумала нечто вроде – «собаке собачья смерть»). Конечно, заявление в милиции долго не хотели принимать. Конечно, в заключение о смерти строчки о пуле не было. Конечно, никто никого так никогда и не нашел. Или – не искал. Конечно…

Ничего у него не украли. Так что же произошло? Он словил эту пулю? От кого? Почему?

Лена научилась избавляться от мучительных вопросов, не имеющих ответов. «Сейчас не время, – твердила она себе, – не время сейчас. Потом, когда стану посамостоятельнее, денег заработаю, может быть, тогда… То, что не хотят люди делать, они с удовольствием сделают за деньги… Я заработаю, я смогу. Папочка мой, папочка. Прости нас…»

Новоиспеченная вдова с мелким ребенком на руках побыстрей выскочила замуж, куда подальше – в Москву. И кто бы поступил по-другому на ее месте? Шел 1990 год, год перемен, велик был и страшен, почти по Булгакову…

Ладно, это – пока оставили в стороне, а сейчас – не было и не могло быть ничего более важного, чем присвоить себе этого замечательного дядьку, этого красавца черноглазого, с его бычьей шеей и мрачным взглядом, брендовыми рубашками, сказочной обувью и дивным парфюмом…

И может быть… он ей поможет?

* * *

– … Коля, я же говорила тебе, смотри – ничего тут сложного нет, все просто: один куст – одно ведро земли. Два куста – два ведра земли. Понятно?

– Я… понял.

– Так если понял, почему тут всего лишь одно ведро высыпано?

– Я… делал.

– Что ты сделал?

Молчит Коля. Тыльной стороной грязной руки потирает лоб – пачкает и его сероватую кожу, и шерсть серой вязаной шапочки. Смотрит на куст спиреи, землю под которой Лена взялась сегодня улучшать, серыми пустыми глазами. Лена кусает губы и тоже смотрит на куст. Ну как ему втолковать. Один куст – одно ведро земли из компостной кучи. Два куста… Я это уже говорила. Они стоят в саду возле куртины кустарников недалеко от дома-дворца; в обязанности Лены входит наводить ботаническую красоту не только в оранжерее.