«Кто такой Николай Парамонов? Почему мне? Что за конверт, который лет 25 как не используется для почтовых сообщений?». Пальцы почувствовали, что внутри конверт не пустой. Лена посмотрела сквозь него на солнце, но толком ничего разглядеть не смогла. Охваченная любопытством и удивлением, она сходила за водой и, скрываясь от детей и матери, оторвала краешек конверта и извлекла оттуда листок бумаги, сложенный вчетверо, который на вид был ещё более древний, чем конверт. Он словно вырван из какой-то забытой тетради в линейку, с грязными разводами и пятнами. Ощущение, что это письмо из школьного музея. Почерк – рваный, поваленный вправо, словно старый деревянный забор. Стала читать:

«Здравствуй, Лена.

Меня зовут Николай. Мне так и видится твое лицо, видишься ты, не понимающая, что это за письмо. Очень прошу, не выбрасывай его сразу, дочитай до конца. Я долго, очень долго, боялся тебе написать, потому что всегда был нерешительным, но мне уже терять нечего. Там, где я нахожусь, очень скучно, да и родственников у меня нет, потому что я детдомовский, хотя родом, как и ты, из Грибовки. Просто мне бы очень хотелось, давно хотелось, чтобы кто-то знал, что я, скажем так, существую. Писал мне письма. Вспоминал обо мне. Иногда я представляю, почти вижу, как ты возишься с детьми, идёшь на работу со своей сумкой, нетребовательная, одинокая, беззащитная, мне хочется сделать для тебя что-то хорошее…».

Лена испуганно осмотрелась по сторонам, хотя ничего нового вокруг не произошло. В глазах помутилось, по спине побежали мурашки. Сердце билось, словно строчил пулемёт. Это просто какой-то бред. Она глубоко вдохнула и вновь впилась взглядом в покосившийся забор почерка…

«Я очень далеко. Вряд ли мы встретимся по-настоящему, ну, точно ещё долго не встретимся, поэтому ты можешь быть спокойна. Я вот чего осмелюсь тебя попросить, да, это странная просьба, да, я понимаю, что, скорее всего, ты мне откажешь. Но всё равно: я тебя прошу иногда писать мне. Немного, пусть несколько строчек, можно нечасто, хоть раз в год, но даже от этого мне будет радостнее. Письма опускай в свой почтовый ящик на калитке. Прости за то, что потревожил. Если нет, не обижусь, значит, так тому и быть. С поклоном и надеждой на ответ, рядовой Николай Парамонов».

Лена сложила листок в конверт и спрятала в карман. Занеся вёдра в дом, она спросила:

– Мам, не видала, к нашему почтовому ящику никто не подходил, никакие бумаги в него не кидал?

– Что ты, Леночка, – откликнулась Полина Ивановна, – кто ж в него чего положит? Ты ж у нас почту разносишь по ящикам, аль нет?

– Ну да, ну да, – растерянно бормотала Лена, глядя на Женьку, который, раздобыв какую-то палку, прицеливался и стрелял из неё, будто из винтовки: пш-пш!

Она села на диван, с минуту помолчала и снова спросила:

– Мам, а у нас в Грибовке Парамоновы никогда не жили?

– Парамоновы? Не знай, дочка, не было у нас никада таких… Вроде в Марьино жили раньше давно, щас-то нет… У нас точно не было. Да ты сама лучше меня все фамилии знаешь, списки там у вас на почте есть… А чёй-то ты какие вопросы задаёшь, за водой она сходила. Может, тебе там голову напекло?

– Да я так просто. Просто так, – забормотала Лена. – Спущусь в погреб за картошкой!.. Просто так.

Она спрятала странное письмо на дно своей сумки и спустилась в погреб. «Ничего не понимаю, – думала Лена. – Выглядит всё как розыгрыш, сейчас же можно всё подделать, бумагу обработать, типа под старину стилизовать. Но кому это надо, зачем? Первое апреля прошло. Кому-то романтики захотелось, слова такие…». Она выбралась в комнату с пакетом картошки и услышала голос матери: