– Дровишек-то привезёшь, батюшка?

– Привезём, завтра и привезём. Кабы не учителка, ждала бы ты дровишек ещё с месяц, а то и больше. Сейчас Панкрат придёт, печку вытопит. Только ты его не поваживай, не поваживай. Спросит – скажи: я выпил. А маленькую спрячь. Рюмку со стола не убирай, будет вещественным доказательством, что я выпил. Ну давай, Ефросинья Егоровна! Жди!

Хитриха вышла за ним и растерянно смотрела, как, торопясь и оскальзываясь на льду, председатель выбирался на дорогу. Выбравшись, он оглянулся: мело снегом, и маленькая, почти детская фигурка Хитрихи сливалась с тёмным проёмом дверей.

– Иди! – махнул он ей. Егоровна неслышно скрылась, будто её и не было.

Новая учительница назавтра не приехала, а объявилась только на третий день, в оттепель. Председатель встречал её у переправы через Устью на стареньком «козлике».

Зачинались ранние сумерки. Чёрные неряшливые ели качались над серой дорогой. Запах сырого снега и размякшей хвои густо висел в воздухе. Устья желтела льдом и свежими досками, брошенными на слабый лёд. Автобус на правом берегу освещал переправу фарами, и люди рваной цепочкой тянулись по слузу. Шлёпали по снегу тяжёлые доски. Вспыхивали огоньки папирос. Женщины ойкали. И председатель, щурясь от ветра и слёз, всматривался в приближающихся людей, узнавая по голосам односельчан и пытаясь угадать среди них новую учительницу.

– Там, там твоя учительша! – поздоровавшись, предупредили его. И он улыбнулся на весёлые слова и нетерпеливо подался вперёд.

– Идёт, боится! – говорили новые.

– Заждался, Иваныч! Замёрз?

– Соскучился?

– Вон она! – подсказали ему. – Ей Колька чемодан тащит!

Она была совсем молоденькой, замёрзшей, испуганной речной переправой, полыньями, страшным льдом, проседающим от каждого шага. Но её тёмные, чуть раскосые глаза удивлённо посмотрели на него, когда он шагнул вперёд, загородив ей дорогу.

– Здравствуйте, Елена Сергеевна! Я – Волов Павел Иванович. Это вы со мной по телефону говорили. Я вас встречаю.

– Здравствуйте, Павел Иванович! Я очень рада! У вас такая река страшная, знала бы, не поехала! Отчего она такая? – сказала она, протянув ему тонкую руку в перчатке.

– Это всё оттепель виновата! Иззябли все? Что на ногах-то? Ботики? Все бы в ботиках в деревню ездили! Ну, давайте грузиться! – и повернулся к Николаю. – Молодец, Коля, помог. Давай еённый чемодан за задние сиденья, у меня ещё пассажир поедет! А вы, Елена Сергеевна, вперёд сядьте, со мной. К печке ближе. И там, в машине, – он смутился немного, – валенки для вас тёплые. Скидывайте, к лешему, ваши сырые ботики и в валенки переобувайтесь. Не хватало ещё заболеть!

– Нет, что вы, Павел Иванович! Я валенки не надену!

– У вас что, в городе валенок не носят? Без разговоров! Мне жонка голову оторвёт, коли я вас без валенок привезу. Так что стесняться нечего. Заболеете, кто детишек учить будет? Я, что ли?

– Павел Иванович это может! – засмеялся Колька уже из машины. – Он полдеревни у нас уму-разуму учит!

– Не спорьте, надевайте валенки! А то последними уедем! – сказал Волов.

Открыв дверцу, он ловко сбил с сапог снег и тяжело вместился в кабину.

Елена Сергеевна послушалась: мелкие ботики и вправду промокли насквозь, и упираться было неразумно. Стыдливо и неловко повернувшись, насколько хватало тесной кабины, она стащила несчастные ботики и страшно удивилась, обнаружив в подставленных валенках толстые шерстяные носки. Настоявшееся тепло тут же мягко и тесно окутало ноги, зажгло иззябшие пальцы, их заломило, и Волов, увидев её слёзы, удовлетворённо крякнул: «Есть контакт! Тепло дали! Щас поедем!» – и, далеко вверх высунувшись из кабины, закричал в темноту: