Конец одиночеству. Это много. Больше, чем я смела надеяться.

Напитанный влагой шарф ещё сильнее пах не мной. Запах смешивался с моими феромонами, и снова налитый член альфы грел мои ягодицы.

– Не волнуйся, что забеременеешь, – сказал он. – У меня есть укрытие, я смогу позаботиться о вас с ребёнком. И Аби есть, она врач, умеет принимать роды.

Я погрустнела. Ребёнок. Для чего ему рождаться? Наша жизнь – сплошная жидкая чёрная полоса.

– У тебя много детей, Халлар?

– Тридцать два.

У меченого альфы не могло быть столько детей. Значит, они из тех, что поедали друг друга на свалках. Что мог сделать для них один-единственный взрослый? Какое будущее ждёт их в мире коммун? Это безнадёжно.

– Зачем?

Он молчал долго, и ответ стал ясен ещё до того, как был сказан. Гревший мои ягодицы член перестал упираться сзади, а Халлар перестал дышать. Не надо было мне спрашивать.

– Я обещал ей жить, – сказал он наконец. – Нужно было жить для чего-то… Они вырастут, родят детей, и мы не исчезнем. Мы станем армией и сможем отомстить.

 Халлар показался немыслимо далёким, и мне стало страшно. Два года я только бежала и молилась, мало на что-то надеясь. Бороться с коммунами казалось немыслимым – мы никто, нас отстреливают, как диких волков. Что мы можем?

Пойти с Халларом значило обрести укрытие, защиту, добытчика… регулярную вязку. А также обязанности воспитательницы тридцати двух малолетних, у которых нет понятия о добре и зле.

Пойти с ним значило посвятить себя его мечте о мести. Обезумевший от потери альфа задумал заранее проигранную войну. В бойне сгинут и все его воспитанники, и мои собственные дети, если родятся. Как же нелепо, как же это по-альфьи: иметь невыполнимую цель. Знать, что она невыполнимая, и всё равно не сдаваться.

Себе я ставила выполнимые цели. Выжить. Остаться собой – разумной Керис, омегой, свободной. Пойти с Халларом вовсе не значило от этих целей отойти. Только добавлялась ещё одна: сберечь всё, чего сумеет достичь для меня этот альфа. Хранить наш общий дом, не дать Халлару наделать глупостей. Впереди немало лет.

Я прижалась крепче к его груди и сплела наши пальцы. Да что я, собственно, теряю?

– Его будут звать Арон, – сказала я. – Нашего ребёнка, если родится. Так звали моего отца.

Халлар молча зарылся лицом в шарф на моей шее. Твёрдо-горячее снова запульсировало у спины. Даже намокшую под дождём, меня обдало жаром.

– Халлар… ты ещё сможешь?

– Наверно, да. Прости, что так. – Он поправил на мне шарф.

– Я не в обиде.

Я, кажется, только что поняла, куда бежала эти два года.

17 лет спустя

пещеры Гриардских гор, май **75 года 

рассказывает Дара̀йн 

Нашу подземную реку мы называли Бур. За миллионы лет она пробурила пещеру языками ручейков; грызла камень потихоньку, пока не прокусала русло. Упрямая, как и мы.

Я всегда умывался здесь, где текущие отовсюду ручейки собирались в ревущий поток. Он с шипением нёсся вниз и скрывался в темноте озера. Туда солнце из щели в скале не доставало даже днём, а сейчас было только утро.

Присев на корточки, я вдохнул оставшийся на ладонях сладкий запах Риссы и с сожалением опустил их в воду. Бур смывал сладость, но сама Рисса всё равно оставалась со мной.

Вчера в тесном мраке бокса мы пропитались друг другом насквозь. Вросли друг в друга крепче, чем корни ивы в глину; и всё казалось, что я вот-вот размечусь на клочки от счастья, как обмотанный пластидом грузовик.

Теперь Рисса носила мою метку, а часть души её была во мне, и я уже не знал, где во мне я, а где она.

И пусть на меня весь клан коситься будет. Кому какое дело, истинный я альфа для Риссы или нет? Зато теперь никто не тронет мою истинную, и Рисса не захочет другого. Тем более она сама попросила метку, как только узнала, что такая штука существует. Хотя всей правды о последствиях я рассказывать не стал, вдруг бы она передумала?