– Че, Борисыч, не выспался?! Первая полярная ночь она такая. Без стакана, бля, не проснешься. – Вася с трудом пытается застегнуть полушубок на единственную пуговицу. Не может застегнуть. Отрывает и ее. Не поднимает упавшую. Запахивает с «ну, и хуй с ней» промазученные полы шубы. Подходит к железной гаражной двери, закрытой на щеколду, упирается в дверь лбом, лупит по ней с грохотом кулаком, переминаясь с ноги на ногу, трет друг о дружку коленями.

– Ма-амма-а! Открой!

Данила шутку принимает:

– Тише ты! Ипполита разбудишь!

Со смехом вываливаются в больничный двор.

Ночь наступила уже давно. Уже несколько часов как. С обеда. В обед она, полярная, чуть побледнев, слопала все звезды, но уже через час, не переварив, раскрасневшись от натуги, стала выплевывать их по одной обратно. Выплюнув все, расслабилась, распласталась, почернела, успокоилась. Дышит теперь ровненько, без храпа, ярко-желтым зевом луны.

Даня дослушивает до конца снежный скрип попрощавшегося, уходящего до дому Василия. Портит окурком снег. Не доволен. Припорашивает его концом ботинка. Запрокидывает голову. Сразу понимает, что это – северное сияние. Больше ничего не могло появиться на знакомом ему двадцать с лишним лет небе. Раньше его, сияние, Данила уже видел. В детской книжке, на картинке, в эскимосской сказке. А что – похоже! Только шевелится. И вроде как поет. Хотя ничего не слышно. На носочках, чтобы не спугнуть, доскрипел до крыльца общаги. Топать, стряхивать снег, не стал.

Даня, обрадевший, сразу, с порога, хотел поделиться с ними небесной радостью, но ничего не крикнул им, родным и близким, пьющим кофе на кухне. Не крикнул. Не успел. Они опередили.

Сказала Люда:

– Валера тебя искал. Тоня уже там.

– М-м-м… Ну, я пошел.

Вышел Данила обратно на крыльцо. Громко потопал валенками, стряхивая не успевший свалиться на кухне снег. Стряхнул. И шагнул с крыльца снова в снег. Не поднимая головы, поплелся в больницу, носками валенок устраивая белые взрывы и по-детски озвучивая их.

– Премедикацию мы уже сделали, через десять минут берем в операционную. – Тоня смотрит на анестезиолога настороженно. Оценив, успокаивается – работать сможет.

– Че там?

– Да, не знаю. Юльевич говорит, вроде аппендюк. Мальчишка. Одиннадцать лет.

Валера в третий раз перебирает кишки. Даня отдал маску Тоне, намылся, помогает Юльевичу, крючки держит. Выпот в животе есть. А причина не найдена. Аппендикс голубенький. Чистенький. Никаких воспалений в брюшной полости нет.

Хирург молчит, даже односложно не отвечает на Данины вопросы – крайняя степень озабоченности.

– Та-а-ак! А это еще что такое?! – Рука Валеры, копошившаяся уже далеко в малом тазу, замирает. Ей на помощь пробираются три пальца другой руки. Глаза хирург поднимает на Данилу, смотрит в упор в его глаза, но не видит – взгляд его там, на кончиках пальцев.

Деревянная щепка сантиметров семь-восемь. Шириной с перочинный ножик. И такая же остренькая. Проткнула прямую кишку. Сидела тихонечко в малом тазу. Отсюда «острый живот». И выпот. Все ясно. Не ясно только, откуда она сама, щепка, взялась там.

– Сел, что ли, как-то не удачно? С деревянной горки скатился? Почему не сказал тогда ничего? Молчал, как партизан, когда я его осматривал. А мать, че, ничего не заметила? Не сам же он себе ее засунул. – Валерий Юльевич, сделав все, что нужно, ушивается. Много говорит – мстит самому себе за недавнее вынужденное напряженное молчание.

Валера – хирург опытный. За десять лет работы много чего повидал. И его разные ситуации повидали. Любят Валерия Юльевича всякие медицинские шарады. Играет с ним случай – а это что? а вот с этим справишься? а как тебе вот такая штуковина?