– Пусть букета не было, ладно… Но тебе же Дикобраз нравится? – сделался елейно-масляным Скляр.
Улыбчивый взгляд женщины говорил, что она не сердится. Это придало уверенности Скляру.
– Как бы сняться с мели, а Людк?
– Ещё бы выпил, да денег нет?
– Нет как нет, ты права… Снимешь с мели?
– За бутылкой пойдёшь сам…
– Ой, пойду, Людк, пойду.
Пока Толик ходил, рыжебородый Дикобраз говорил женщине об отношениях с сыном – «подростком умненьким и добрым», о бывшей жене – «тонкогубой гарпии», о музее – «хранилище человека, где когда-то работал» и даже о появившейся на небе звезде – «маленьком тычке в темноте».
Гургургулили голуби.
– Прям как вы воркуют, – принял наисердечнейший вид Скляр.
– Вернулся… – нахмурился Дикобраз.
Толик не заметил перемены в приятеле и начал рассказывать о саранче:
– Не поверите, саранча на крыло встала. Набережную… вы следите… всю залепила… Прёт за Волгу, в степь…
– Казнь египетская.
– А вчера ты тёр, что лягушки – казнь египетская.
– Саранча тоже, – сплюнул сквозь зубы Дикобраз.
– А-а-а, понял…
– Ни черта ты не понял.
– Слышь, архивариус… не один ты интеллигентно трудился…
– Архивариус? Вот получишь в печёнку – станешь бледный и умирающий…
– Прекратите!.. Не ссорьтесь!.. Давайте за дружбу выпьем…
– А Людка-то права, – утихомирился вдруг Скляр.
Дикобраз окинул ладно причёсанную женщину тягучим взглядом и налил самогона.
«И что я закусился?.. “Тщеславие в сердце сердца…” Надо как-то сгладить…»
– Милостивые дамы и господа, за вас!
Все внесли по улыбке и чокнулись.
– Дикобраз, ты, как всегда, жжёшь!
– Жгу, Толя… Не обижайся, если что не так…
Толик заснул там, где и выпивал, – на парковой скамейке. Разобидевшаяся на Дикобраза Людка ушла домой. Дикобраз глядел на похрапывавшего Толика и думал: «Ну отказал женщине и отказал… Не жестоко ли это? Когда-то зачем-то я читал… Про нас всех читал… “Люди привяжутся друг к другу, завлекут, заманят… А потом разрыв. Смерть. Крах. Обухом по башке. Ко всем чертям – чтоб твоего духу… Жизнь человека…”»
…Рачьи глаза Дикобраза были открыты. Толик потормошил приятеля, потом потряс, но он всё равно не пошевелился. Он умер. Тёмные тополя, редкие белые очертания и мёртвый Дикобраз пугали. А тут ещё приближались какие-то головастые парни, и Толику требовалось на что-то решиться: он вскочил и побежал не оглядываясь.
– Помянем Дикобраза, Людк!
Женщина не отозвалась, и Скляр, подав ей «кубок», вздохнул:
– Эх… Как его всё-таки звали? Кто же он был?
– Человек, Че-ло-век…
Джавад
Пыль дремала на спортивной сумке Джавада. Из воротника парки временами вылезало его оливковое с крупными чертами лицо. Мужчина приникал к чердачному окну и вгрызался взглядом в набережную. Яичные стрелки часов – хорошо заметные, но не дававшие бликов – не торопились. Джавад терпеливо ждал.
Млел ветер. Солнце медленно сползало к горизонту.
Возле кафе, раскинувшегося на нижней террасе набережной, показалась чёрная лохматая собака и тотчас пропала. Джавад потёр живые с красными прожилками глаза.
«Шайтан… у-у, шайтан…»
Яичные стрелки ткнулись в цифры шесть и двенадцать.
«Скоро, уже скоро…»
Мужчина повернул жилистую шею вправо, потом влево. Лицо его лоснилось, точно покрытое жирным лаком.
– Ну надо ж мышцам так затечь… – сказал Джавад придушенным голосом и взглянул на стропила. Казалось, на потемневших от недавних дождей стропилах вот-вот появится плесень.
«Ничего-ничего… Кто ждёт многого, дождётся, как говорится, и малого…»
С нижней террасы вспорхнул женский смех, и Джавад снова приник к чердачному окну. Брюнетка с губами одалиски сладостно улыбалась холёному альбиносу, вилявшему за ней обезьяньей походкой. Как ни странно, за этими двоими наблюдали. В беседке, на верхней террасе, Джавад заметил ту, кто это делал, – толстую, рыхлую блондинку в бежевом плаще. Она была точно угасающая лампадка. Через минуту парочка села в большой белый лексус и укатила, а толстуха, закрыв руками замурзанное слезами лицо, опустилась на скамейку.