Между тем после революции в 1908 г. в Турции поменялась власть, а новое правительство больше ориентировалось в политическом и экономическом отношении на Антанту, считая имперский режим Германии деспотическим. Присоединение России в 1907 г. к Антанте (Англия, Франция, Россия) при наличии уже существовавшего с 1882 г. Тройственного союза (Германия, Австро-Венгрия, Италия) ещё более накалило международную обстановку, и в этой ситуации, опасаясь потерять влияние на Босфоре, Германия начала искать пути сближения с младотурками[25].

События итальяно-турецкой войны 1911–1912 гг. явственно затмили авторитет Германии перед младотурецким правительством как надёжного союзника в назревающем европейском конфликте. Это привело к заметному охлаждению взаимоотношений. Германия, с одной стороны, не могла открыто защищать интересы Османской империи перед своим союзником Италией, с другой стороны, должна была поддержать собственные интересы в Турции и не хотела терять своего авторитета в общественном мнении. Она пыталась выйти из положения участием в акциях гуманитарной помощи египетского Красного Полумесяца[26]. Участие в гуманитарной помощи не давало оснований для критики со стороны Англии, внимательно наблюдавшей за действиями Германии на Востоке. Для немецкой стороны важно было также и то, что она получила возможность продемонстрировать дружбу кайзера с исламским миром.

В современной немецкой историографии преобладает мнение о том, что панисламизм не был разработан в довоенное время в качестве военной стратегии Германии против коалиции противников, и что такое решение было принято спонтанно после развала плана Шлиффена[27], как реакция на начало затяжной позиционной войны на Западном фронте[28]. Хотя известно, что руководитель германской военной миссии в Турции генерал фон дер Гольц ещё в 1899 г. заявлял о возможном германо-турецком союзе в будущей войне, и идея «революционизации» исламского мира была к началу войны уже не новостью[29].

Однако следует отметить, что вплоть до июля 1914 г. в правящих кругах Германии не было единого мнения относительно союза с Турцией. Руководитель Генерального штаба Хельмут фон Мольтке, например, считал, что Османская империя «в обозримом будущем» не способна стать союзницей Германии. «Турция в военном отношении – это нуль!» – заявлял он безапелляционно в марте 1914 г.[30]

Такого же мнения придерживались глава Немецкой военной миссии в Османской империи Лиман фон Сандерс и германский посол в Стамбуле Ханс фон Вангенхайм. Они считали, что турецкая внешняя политика очень переменчива и не имеет чётких ориентиров. Фон Вангенхайм ещё 18 июля 1914 г. отмечал: «Вне всякого сомнения, Турция сегодня не готова к союзническим отношениям. Для своих союзников она только создаст дополнительные трудности, и не сможет дать при этом ни малейшего преимущества. Политика Тройственного союза должна быть построена таким образом, что если Турция по истечении лет действительно станет фактором власти, не упустить из рук нити управления»[31]. Вангенхайм так оценивал военный потенциал Османской империи: «Если ранее мы говорили о Турции как о больном человеке, то теперь уже следует говорить о человеке умирающем. У неё нет никаких жизненных сил, и она находится в состоянии агонии. Наша военная миссия подобна врачебному консилиуму, собравшемуся у смертного одра неизлечимо больного»[32]. Так выражался компетентный и авторитетный германский дипломат за две недели (!) до заключения военного соглашения между Османской империей и Германией!

Немецкие военные стратеги ориентировались на план Шлиффена, который был направлен главным образом на европейский театр военных действий. Но тем не менее кайзер выражал убеждённость в том, при таких натянутых отношениях, когда Германия противостоит образующимся против неё большим коалициям, её «последним козырем является ислам и мусульманский мир»