На Савраску взобрался и вовсе без сил.
На коне выезжает седой Святогор.
Старику и трава, и деревья – в укор.
И выглядывал люд из бревенчатых изб:
Мол, и мы погулять да развлечься могли б,
Мол, и нам богатырский знаком аппетит.
Да и сон богатырский кому повредит?
И по что нам такого кормить, ублажать,
Если не с чем уда лому двинуть на рать?
Хоть и свалит шеренгу, ладонью рубя,
Семерых не нанижет, коль нету копья,
А поскольку в пропаже высокий шелом,
Нечем даже боднуться с нахальным врагом.
Где ты половцев страх и ногайцев гроза?
И молчит Святогор, и отводит глаза.
Стыдно вспомнить, как буйствовал в пьяном поту,
Как из пола кухонного выдрал плиту
И под голые крики: «Пожар!.. Караул!..»
На соседскую баньку в сердцах зашвырнул.
Из хоромов на площадь повытолкав пир,
Медовуху бадейкой трёхвёдерной пил.
А с женою, ему телесами под стать,
Развалил на дубовых подпорах кровать.
Догадался, скромняга, на печь перелечь,
Покряхтела под ними и рухнула печь.
В степь ночную сбежали:
– Земля, потерпи! —
И под вечер проснулись в объятьях степи.
Эй, Савраска, полегче в дозоре ступай,
Закраснелся цветами земной каравай.
Загудела пчелиной работой заря,
Чтобы пасечник борти проведал не зря.
А врагов не подпустит суровая мгла,
Та, что хмурой чертой по степи пролегла.
«Под Змеиною горой…» (2009)
Под Змеиною горой
В логове змеином
Жили ветер гулевой
С непутёвым сыном.
То-то страсть у них была
Связывать, кто волен,
И срывать колокола
С белых колоколен.
И в размахе чёрных крыл
Проносились в туче,
И когтями каждый рыл
Огненные кручи.
И чернел от сажи гусь,
Распростившись с далью,
И закашливалась Русь
Ядовитой гарью,
И глядела на врагов
С грустной укоризной.
…
Синева без берегов
Над моей Отчизной!
Гость
Синева у небес отгостила,
Потянулось прощанье на юг.
И полапал речушку Ярила
Так, что хрустнул излучины лук.
Крыша крыльями хлопнула, взмыла,
К перепёлкам спорхнула на луг.
А в разломе жестоком стропила
Ветер золотом выстелил вдруг.
Что за ветер? Повадкою странен,
Постучался в оконный откос
Зычно так, будто цепом крестьянин
На подворье молотит овёс.
До забытого всеми погоста
Гул домчался. Расслышали, чай?
– Эй, хозяин, заморского гостя
На пороге высоком встречай!
И по древней, по дедовской вере,
Не промешкав, на первый же стук
Отворились скрипучие двери,
Вспыхнул свет в очаге и потух.
С полки на пол свалилось лукошко.
Пёс ощерил косматую пасть.
И, метнувшись по горнице, кошка
На трубу сатаною взвилась.
Подан страннику ковшик водицы,
Приготовлены ужин, ночлег.
Отвечали шагам половицы,
Что, казалось, умолкли навек.
Печь, что в праздности чревом рассохлась,
Как безмужняя баба-вдова,
Пепел выдула, битые стёкла,
Зажевала сырые дрова.
Не иначе порадует хлебом
Вся в разломах и трещинах печь,
Если к речке склонившимся вербам
От потравы хоть струйку сберечь,
Если суслик хоть малую горстку
На кутейный уступит замес,
А пчела – поминального воску,
А чулан – решето для чудес.
Может быть, оживёт и деревня,
Если мёртвый задвигался дом,
А в саду зашептались деревья,
И нырнул журавель за ведром?..
Но, по кровлям худым прокатившись,
Заглянув за хлева и в амбар,
Ветер сделался пасмурней, тише;
Дунул, плюнул и в поле пропал!
Монолог Ильи
Довольно спать богатырю,
Работы просит силушка.
Любую нечисть оборю,
Да вот сперва уговорю
Твои сучки, дубинушка!
И снова смаргиваю щепы
Косым ударом топора;
Не выдержат стальные крепы —
Шеломы посбиваю с репы,
Унять кромешников пора.
Пущу шаги звенящим лугом,
Дубину на плечо взвалив.
Под горку, в горку, по яругам
Пройду тропой, где зверь не пуган,
На крик и стон родной земли.
Лугами тёмными пройду,
Полями невесёлыми,
В пути замыслив на ходу
Дубиной расплескать беду,
Стоящую озёрами.