Короче говоря, Соединенные Штаты уже сталкиваются с растущим бременем трудностей и затрат, связанных с адаптацией к прямым внутренним последствиям изменения климата, чего нельзя сказать о России, по крайней мере в тех же масштабах. Тем не менее Соединенные Штаты будут иметь серьезные преимущества перед Россией в их способности адаптироваться. Одним из примеров является роль финансового сектора, который в США гораздо более развит, чем в России. Финансовые рынки сосредоточены на переднем крае рыночной экономики, где технологии оказывают наиболее разрушительное воздействие. Финансовые игроки быстро реагируют на открывающиеся возможности для «маржинальной» торговли, играя на коротких продажах, когда падают цены на уголь, или скупая сертификаты на выбросы углерода в качестве инвестиционных инструментов. Когда падение усиливается, финансовые игроки быстро распродают активы, в результате чего капитализация прежних тяжеловесов падает, что в короткие сроки приводит к делистингу, масштабной реструктуризации или даже банкротству. Эти меры, создавая мощные рыночные сигналы, ускоряют переход для энергетического сектора в целом, по сравнению с изменениями в регулировании, на обсуждение и реализацию которых могут потребоваться годы.

Другие особенности американской экономики также дают преимущество США по сравнению с Россией. Поскольку общий объем инвестиций в России ниже, чем в США, существующие в России запасы капитала и инфраструктуры будут заменяться медленнее. Более значительная роль государства в регулировании энергетики будет препятствовать тому, чтобы ценовые сигналы точно отражали быстро меняющиеся тенденции затрат в таких областях, как возобновляемые источники энергии и хранение энергии. Государственная бюрократия будет реагировать медленнее, чем частные игроки. При системе, в которой роль стартапов невелика, технологический «скачок» будет сдерживаться. По всем этим причинам энергетический переход в России будет происходить медленнее, чем в США, как во внутренней, так и в экспортной политике[5].

Поскольку более половины доходов российского бюджета поступает от продажи природных ресурсов, важной переменной будет степень открытости мировой экономики. Если торговые барьеры возрастут, трансграничная передача новых энергетических технологий замедлится. Более низкие темпы экономического роста во всем мире – предсказуемое следствие более закрытой глобальной экономики – уменьшат скорость, с которой страны, особенно развивающиеся, будут обновлять свою инфраструктуру и промышленность и переходить к более высокой энергоэффективности. Чем дольше продлится глобальный энергетический переход, тем дольше доходы России от экспорта нефти будут оставаться высокими. Но это только продлит существующую зависимость России от экспорта углеводородов и задержит ее адаптацию к новым ролям в мировой экономике завтрашнего дня.

Как может затронуть эти фундаментальные вопросы COVID-19? Поменяет ли пандемия правила игры? Вероятно, правильнее думать о вирусе как о катализаторе, который ускорит основные тенденции, которые уже имели место до пандемии. Следующие три аспекта кажутся особенно важными[6]. Во-первых, по мере того как мир начинает оправляться от COVID-19, способность и воля правительств к совместным действиям, и без того слабые, ослабнут еще больше, по мере того как правительства будут сосредоточиваться на внутренних делах и на своих собственных независимых стратегиях восстановления своей экономики и общества. Вместо единения наций мы с большей вероятностью увидим подозрения и враждебность, когда страны будут обвинять друг друга в кризисе и перенаправлять кредиты и помощь своему собственному населению.