Вряд ли можно представить себе более злополучную политическую обстановку, чем ту, в которой оказался Филипп, выехав из Соловецкого монастыря в многоглавую Москву. Царь разделил государство на две части: опричнину – небольшую область в центральной России, которой заведовал он сам и его опричники в черных одеждах, – и более обширную территорию, называемую земщиной, управляемую регулярной администрацией и боярами. По сути, с помощью своих приспешников, опричников, Иван подчинял себе такие конкурирующие образования, как Новгород, конфисковывал имущество знатных семей, заставлял их повиноваться, арестовывал или убивал. Поскольку эта дикая, ужасающая политика не имела прецедентов и явно противоречила истинным христианским ценностям, Иван всеми силами стремился сделать православную церковь соучастницей своих действий, добиваясь благословения от московского митрополита и епископов. Полагаясь на доброжелательность большинства священнослужителей по отношению к представителям власти, а также на традицию сотрудничества между князьями и митрополитами, изложенную в «Степенной книге», Иван в своей политике рассчитывал заручиться поддержкой церковной иерархии. Однако, чтобы добиться своего, он не гнушался и угрозами в адрес митрополита. Царь понимал, что благословение митрополита – не автоматический литургический жест, даруемый просто в ответ на просьбу, хотя, будучи царем, он мог бы претендовать на благословение в силу своего положения. Но в существующих обстоятельствах, как он понимал, благословение придавало бы легитимность беспрецедентным политическим мерам и поэтому не могло быть безусловным. Другими словами, благословение митрополита или отказ в таковом стали бы семиотическим актом, от которого, как считалось, зависел успех политики царя.

Обратимся теперь к краткой редакции жития Филиппа, чтобы увидеть, как агиограф представил драматическую встречу святого со своим мучителем.

Уже на пути в Москву Филиппа встретили просители, молившие о его заступничестве перед Иваном. «Людие же великаго Новаграда… стрѣтивше святаго с честию. И молящеся ему, яко да ихъ заступаетъ предъ царемъ и печалуется о них, убо же слуху належащу, яко царь гнѣвъ держитъ на град той» [Лобакова 2006: 151]. В Москве Иван с почестями принял Филиппа и просил его занять пустующий престол митрополита. Филипп, услышав просьбу, «…исполни очи свои слез, глаголя: “Дѣло паче моея силы! О благий царю, отпусти мя, Господа ради!”» [Лобакова 2006: 151]. В этой первой встрече царя и митрополита был немалый элемент театральности: царь использовал лесть и призыв к долгу, чтобы добиться сотрудничества Филиппа; Филипп же дал понять, что он не жаждет этого поста и поэтому не позволит легко превратить себя в орудие. Удаляясь в митрополичьи палаты, Филипп выразил беспокойство о здоровье царя. Это был обоюдоострый жест, выражающий одновременно заботу о физическом благополучии царя и беспокойство о его психологическом состоянии.

После предварительных действий противостояние между митрополитом и царем перешло в новую стадию. Царские советники разжигали гнев царя против Филиппа, и Иван, действуя на основании «техъ злыхъ советов», созвал собор церковных епископов, чтобы получить одобрение своей идеи «свое царство раздѣлити и свой царьской дворъ учинити». Филипп пытался убедить епископов «противъ таковаго начинания крѣпце стояти». Согласно житию, церковные иерархи разошлись во мнениях относительно того, какой образ действий избрать. Многие поддержали царя, другие молчали, «не смѣюще вопреки глаголати ко царю». Действуя в одиночку, Филипп «нача молити царя, еже престати от таковаго начинания». Обосновывая свою точку зрения, он ссылался на Священное Писание, а затем сказал: «Никакоже на таковое дѣло нѣсть и не будетъ нашего благословения!» Также Филипп начал упрекать собравшихся епископов: «На се ли совокупистеся, отцы и братия, еже молчати? Что устрашаетеся, еже вправду глаголати? Ваше убо молчание цареву душу в грѣхъ влагает!.. Никий же санъ избавит насъ муки вѣчныя!» [Лобакова 2006: 152]. Когда распространился слух о решении Филиппа, царские