Виленский воевода Казимеж Доминик Огинский, сын Яна Яцека, в 1722 г. добился перехода в унию церкви св. Ильи Пророка в своем имении Бешенковичи[311], которую, правда, он сам же и основал ок. 1708 г.[312]. К началу второй половины XVIII в. Кронский и Евьеский монастыри практически полностью запустели. В присланном в Синод реестре отмечалось, что ранее в обе обители, «как для оправи монастыра, так и на содержание монахов и служителей церковных, з двора господ Огинских шло, когда они в православии были: а теперь от потомков их ничего того нет, и чрез то все к разорению и опустению пришло»[313].

В 1680-е гг. православные Речи Посполитой, принуждаемые к принятию унии, и, в частности, из-за постепенной и подчас скрытой от мирян ликвидации православной иерархии испытывали не только нехватку церковной утвари и богослужебных книг, что случалось и ранее, но и столкнулись с отсутствием священников и дьяконов. По сравнению с началом XVII в. православная церковь в Речи Посполитой оказалась в гораздо худшем положении, поскольку в значительной степени утратила поддержку православных магнатов.

Попытки белорусских православных обратиться за помощью к русским епископам пограничных с Литвой епархий – Псковской и Смоленской, первоначально не имели успеха (сами факты таких обращений нам неизвестны), и только направление посланцев в Москву позволило сдвинуть дело с мертвой точки. Немалую роль в этом сыграл и мстиславский воевода Шимон Кароль Огинский, активно ходатайствовавший за монахов, которым представители его рода и, в частности, его отец и дед традиционно покровительствовали. Стоит отметить, что тем самым Ш.К. Огинский, видимо, стремился облегчить и материальное бремя своей миссии «колятора» и опекуна фамильных обителей, поскольку как неофит-католик он и другие представители рода должны были показывать свою приверженность к новой вере, в том числе и путем жертвования на нужды католической церкви[314]. Изучение русско-литовских контактов и роли в них рода Огинских в 1680-е гг. позволяет выдвинуть гипотетическое предположение о своеобразном «разделении труда», когда троцкий воевода и литовский канцлер Марциан Огинский держал в своих руках политические связи с Москвой, а его двоюродный брат Шимон Кароль «отвечал» за религиозные.

Рассмотренные сношения православного духовенства Литвы с Россией в 1680-е гг. показывают, что зачастую именно литовским церковнослужителям принадлежала инициатива налаживания и развития контактов с единоверцами в России и Русской православной церковью. Именно белорусские монахи просили о «тайном» поставлении своих кандидатов в сан и о выдаче ставропигиальных грамот, тогда как светские власти России, искавшие союза с Речью Посполитой, временами довольно сдержанно реагировали на эти просьбы. Можно отметить также, что правительство Речи Посполитой, стремясь ограничить контакты православных жителей Польско-Литовского государства с Константинопольским патриархатом, тем самым автоматически способствовало интенсификации таковых с патриархатом Московским. Это выражалось в частности и в том, что если в первой половине XVII в. православные Польши и Литвы обращались с просьбами о даровании ставропигии к представителям греческого епископата, то в 1680-х гг. подобные прошения со стороны белорусских православных уже адресуются московскому патриарху. Причем происходило это одновременно со стремлениями русского правительства добиться перехода Киевской митрополии в ведение Москвы, что свидетельствует о том, что процесс этот отвечал не только стремлениям высших духовных властей России, но и в какой-то мере интересам православных Польши и Литвы. Принимая во внимание близость России (в отличие от Константинополя), а также то, что литовские магнаты часто сами выдавали представителям православного духовенства проезжие грамоты в Москву, можно констатировать, что как-то ограничить вышеозначенные связи и их развитие у королевской власти в тех условиях было немного возможностей.