«Маклер, – вспоминает Бурышкин, – фигура вне времени и пространства. Везде и всегда тип маклера, более или менее, один: приятный собеседник, балагур, хороший застольный компаньон и вообще человек, общение с коим доставляет удовольствие. Были в Москве фигуры легендарные, как, например, Николай Никифорович Дунаев, Иона Дмитриевич Ершов, Алексей Николаевич Постников, Иван Алексеевич Моргунов, – и сколько их было… Существовали и полуофициальные, которых звали «зайцами» [51].

Деятельность биржевого комитета делилась на три категории:

1) собственно биржевую, связанную с котировками и сделками через посредство биржевых маклеров;

2) выполнение обязанностей, возложенных законом на биржевые комитеты (надзор за биржевыми артелями и разбор дел о несостоятельностях);

3) общие вопросы хозяйственной жизни и представительство.

Первая область деятельности, специфически биржевая, требовала довольно высокого профессионализма. Во главе отдела котировок биржи стояли гоф-маклеры. В начале ХХ века эту должность занимал некто Эраст Яковлевич Цоппи, обрусевший итальянец, хорошо знавший свое дело. Биржевой комитет заверял маклерские книги и имел надзор за тем, что в них записывалось. Однако эти проверки, по свидетельству того же Бурышкина, были редки. Члены биржевого комитета знали людей и считали, что это не нужно.

Дела о несостоятельности сводились, по преимуществу, к вопросу о допущении «администрации» для той или иной крупной фирмы. По старым русским законам, вспоминает Бурышкин, фирма, испытавшая затруднения в платежах, собирала своих кредиторов, как говорили, «на чашку чая». Они и решали, нужно ли, сделав со своих претензий скидку, назначить «администрацию», т. е. выбрать из своей среды группу лиц, которым и поручить управление предприятием, либо сразу обратить в конкурс, т. е. назначить ликвидационную комиссию.

При этом решение кредиторов не было окончательным и подлежало утверждению биржевого комитета. С конкурсом осложнений не было, и предоставление администрации требовал ход процедуры. Биржевой комитет должен был подвергнуть дело своему рассмотрению, и, если он находил возможным допустить администрацию, то, согласно действовавшему законодательству, был обязан собрать под председательством старшин комитета особое совещание из шести торгующих при бирже купцов для окончательного решения этого дела.

«Не нужно думать, однако, – пишет Бурышкин, – что все сводилось к задаче ставить своего рода штемпель на рутинное производство. Незадолго перед войной, когда в хлопчатобумажной отрасли обнаружился глубокий кризис в деле продажи, начались крупные неплатежи и, на почве их и злоупотреблений, стали „выворачивать шубу“ не только те, кто не мог платить, но и те, кто хотел нажиться на скидках. Против этого началась борьба, во главе которой встал известный фабрикант Н. Д. Морозов. Когда обсуждалось допущение администрации по делу одного из крупных московских „скупщиков“, П. В. Ф… ва, и все, казалось, протекало для фирмы благополучно, в совещании Морозов, с необычайной резкостью, обрушился на попытки использовать кризис в деле наживы, и в результате предприятие было обращено в конкурс. Это решение очень сильно способствовало оздоровлению рынка» [52].

К началу ХХ века Московская биржа оставалась преимущественно товарной, хотя получила статус второго по значимости фондового рынка страны [53]. Особое значение Московская биржа имела для обращения акций железных дорог и земельных банков. Для этой категории ценностей Москва была даже лучшим рынком, чем Санкт-Петербург. Но еще большее значение имела Московская биржа для государственных ценных бумаг и других бумаг с определенной доходностью. При реализации подобных бумаг большая часть их тиража размещалась в Москве.