Отметив, что со времен Герцена многие русские приписывают артели «таинственную роль», Энгельс дал тщательный разбор артельной организации. Артель он оценивает как стихийно возникшую и потому еще очень неразвитую форму кооперативного товарищества, широко распространенную в России, но не представляющую собой «ничего исключительно русского или даже славянского». Эта простейшая форма свободной ассоциации встречается у охотничьих племен во время охоты. И по названию, и по существу, отмечает Энгельс, она не славянского, а татарского происхождения. Артельная организация встречается у киргизов, якутов и т. д., с одной стороны, и у саамов, ненцев и других финских народов, – с другой. Поэтому артель в России развивается первоначально не на юго-западе, а на севере и востоке, в местах соприкосновения с финнами и татарами. Суровый климат требует разносторонней промышленной деятельности, а недостаточное развитие городов и нехватка капитала возмещается по мере возможности этой формой кооперации.

Одним из важнейших отличительных признаков артели, пишет Энгельс, является круговая порука ее членов друг за друга перед третьими лицами. Она покоится первоначально на узах кровного родства, как взаимная порука у древних германцев, кровная месть и тому подобное.

В рабочих артелях всегда избирается староста, который выполняет обязанности казначея, счетовода и т. п. по мере надобности – управляющего и получает особое жалованье. Отметив, что такого рода артели могут возникать для разных целей, как временные и постоянные предприятия, Энгельс подчеркивает, что они далеко не всегда могут быть независимыми. Если члены артели не могут сами собрать необходимый капитал, они попадают в лапы ростовщика, который ссужает за высокие проценты недостающую сумму и с этого момента кладет себе в карман большую часть трудового дохода. Но еще более гнусно эксплуатируются те артели, которые целиком нанимаются к предпринимателю в качестве наемных рабочих. Они сами управляют своей собственной промышленной деятельностью и тем сберегают издержки надзора капиталисту. Незавидное положение подобных артелей Энгельс иллюстрирует ссылкой на книгу Берви-Флеровского «Положение рабочего класса в России».

«Преобладание этой формы в России, – пишет в заключении Энгельс, – доказывает, конечно, наличие в русском народе сильного стремления к ассоциации, но вовсе еще не доказывает, что этот народ способен с помощью этого стремления прямо перескочить из артели в социалистический строй. Для такого перехода нужно было бы, прежде всего, чтобы сама артель стала способной к развитию, чтобы она отбросила свою стихийную форму, в которой она, как мы видели, служит больше капиталу, чем рабочим, и поднялась, по меньшей мере, до уровня западноевропейских кооперативных обществ» [14].

Правильность данных Марксом и Энгельсом первоначальных оценок общинных и артельных форм организации хозяйственной жизни не может вызывать сомнения, несмотря на то, что в современной экономической литературе продолжает сохраняться ностальгическое отношение к «народному пути» развития отечественной промышленности и сельского хозяйства [15]. Для нас важно другое – насколько последовательными и искренними были в своих оценках классики марксизма и чем конкретно была мотивирована их резкая перемена взглядов на общину и артель, наступившая в конце 70-х – начале 80-х годов XIX века.

Первые признаки отступления от собственной оценки места и роли русской крестьянской общины при переходе к социализму Маркс проявил в цитированном выше письме 1877 года Михайловскому. Здесь Маркс уже не столь категоричен, как ранее, и признается в том, что разделяет взгляды «великого русского ученого и критика,