– Да погодите вы стрелять, – сказал Тульчинский, – до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?

– Что мне думать?

– Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.

Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.

– Что, Константин Николаевич, – Кочетов обратился к Тульчинскому, – говорят вы на нас жандармов натравили?

– Кто говорит?

– Самохвалов.

– Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.

– А как же наши товарищи?

– Подальше отойдём, будем разбираться.

В это время с другой стороны дороги послышалась песня:

– «Вихри враждебные веют над нами…»

Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.

Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

– Идут, – сказал Санджаренко, – если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.

А песня набирала силу.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

– Стреляйте, ротмистр, – закричал Преображенский, – почему вы не стреляете?

У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.

На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…

На бой кровавый,

Святой и правый

– На бой они идут, – зло выкрикнул ротмистр, – ну, пусть идут.

Марш, марш вперёд,

Рабочий народ.

– Слушай мою команду! Готовсь.

Винтовки солдат дружно прижались к плечам.

Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:

– Пли!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Песня захлебнулась, послышались крики.

– Пли! – кричал Трещенков. – Пли!

Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.

– Стрелять пачками! – приказал Трещенков.

Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.

Пули летели густо. Стоны, крики. Рабочие валились на снег, окрашивая его в красный цвет. И по упавшим стреляли тоже.

Тульчинский инстинктивно лёг на землю, рядом с ним падали рабочие, кто сам, кто сражённый пулями.

– Они там что: с ума посходили? – хрипел Тульчинский.

А вокруг люди лежали молча.

Залпы прекратились. Тульчинский выждал какое-то время, потом встал и пошёл, шатаясь, к насыпи.

– Что вы наделали, ротмистр, что вы наделали. Они же уже остановились.

Над Надеждинским сгущались сумерки.

По подсчётам в тот день погибло 170 рабочих и 196 получили ранения.

– Я как раз отошёл к забору покурить, – рассказывал Яков, – а тут началось. Я сперва и не понял, что за треск такой начался.

– Вы вооружены были? – спросил Керенский.

– Чем? – удивился Бычков.

– Камни, палки.

– Да какие камни зимой?

– Ну, кирпичи, – настаивал Керенский.

– А зачем? Мы же не драться шли, а просить. А Ваську Кочетова убили, пуля прям в затылок попала. А меня слегка ранило в руку. Зажило уже.

– С испугу, наверное, стрелять начали, – предположил Кобяков.

– А нам от этого легче что ли? – сказал Яков.

– Всю Россию переполошили, – добавил Никитин.

– Стеша, ну-ка подай ту газетку, – попросил Яша жену.

Стеша порылась в вещах, нашла газету, протянула мужу. Бычков развернул газету, стал читать:

– «Всё имеет конец – настал конец и терпению страны. Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и – тронулась река народного движения. Тронулась!.. Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия, – всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене.» И. Сталин.