– "Или", и холодненького. Проходите.

Не кабинет это был, а зал. В те времена, когда строили завод, на начальственной важности не экономили. В широкий тяжелый стол упирался узкий и длинный стол для совещаний, персон на двадцать. Темно-красная плюшевая скатерть на нем была в складках, пепельница полна окурков. Я присел.

– Вот такие-то делишки… – директор похлопал по карманам пиджака, вынул связку ключей и склонился над сейфом, спиной ко мне. Сейф был старый, советский, окрашенный красно-бурой краской, похожей на ту, которой красят в деревнях полы. Он поискал в нем среди папок, вынул конверт и повернулся ко мне, оставив сейф распахнутым.

– Любуйтесь.

На ксерокопиях было по несколько всего строчек. Темные полосы повторяли линии сгибов: значит, оригиналы были сложены вчетверо и приходили в почтовых конвертах.

– Конверты у вас?

– У следователя. Но… один остался, который последний.

Текст был напечатан на лазерном принтере, стандартным шрифтом. Технических особенностей, значит, быть не могло, с лупой разглядывать нечего. Как когда-то на листах из пишущих машинок, – в тех у каждой была своя индивидуальность.

– И еще… – хозяин кабинета вытянул вперед указательный палец, – хотя, конечно, вы понимаете. Это строго конфиденциально… содержание, я имею в виду

Я пробегал строчки глазами, отмечая единый стиль исполнения, информированность об адресате, образованность и литературное дарование автора. "Скоро ты умрешь", "Завещание пиши, недолго осталось", "Не почувствуешь, не заметишь ее, костлявую, – чисто сделаем", "Много пьешь, – это правильно, умрешь легче", "Украл ты много. Не мучает? Скоро, скоро", "На счетчике ты уже, тик-так, тик-так", "Всех обокрал, никого не оставил? Ты эти акции с собой в могилу или в печь крематория?", "Ай-ай, а протокол-то того", "Сей год не переживешь", "Письмеца больше не жди, тик-так, тик-так", "Оплатили мы твой заказ, недорого киллер взял за тебя, скоро-скоро", "А это уже самое последнее".

– Показывали кому-нибудь, кроме следователя?

– Нет.

– Покажите конверт.

Адрес на конверте был отпечатан на принтере, строчки смещены. Московские почтовые штемпели. Настораживающее: "Генеральному директору. Лично в руки".

– Полгода нервы мочалят. Говорю, привык к этому, каждое утро письмецо или весточку жду. Или пули.

– Прессуют вас, Иван Петрович. Что хотят?

– Да что они все от нас хотят! Деньги хотят! Деньги, деньги, будь они прокляты!

– Только хотят каждый раз по-новому. Расскажите, – без этого я не возьмусь.

– Завод им мой нужен! Весь завод. Рейдерам этим … – и он грязно выматерился.

– Вы что, их уже знаете?

– Знаю – не знаю, а вижу, как наезжают. Уже полгода…

– Письмеца – их? Не приходило в голову?

– Не дурак, слава богу.

– Полиции о наезде рейдера сообщили?

– Нет, не говорил о наезде, не соображают они в этом, – потому что законов нет толковых! А те отопрутся, не докажешь ничего, и только хуже будет!

Я оторвался от бумаг и посмотрел на него: богатый, усталый и несчастный. Я много таких повидал, и всегда они похожи были друг на друга в такие минуты. Лучи позднего солнца падали на стол, на распахнутый сейф, и в нем, в сумерках верхней полки, ослепительной точкой блестел никелированный металл.

– Не носите с собой? – я кивнул на блестящий металл в сейфе.

– А что толку! Только пиджак промаслишь. С перепугу купил, оформил разрешение. Потаскал с собой в кармане неделю. Как дурак.

– Красиво блестит. Барабанный?

– Смит-Вессон, на шесть трупов. – Он обернулся, вынул из сейфа блестку и протянул мне.

Игрушка, с коротким бульдожьим стволом легла в мою ладонь, как будто родилась для нее, ладно и туго. Это была классика детективных романов, калибр .38 Special, никелированный. С сожалением я вернул эту прелесть хозяину.