Вопросом о том, зачем тем, кто пошел в декабристы, нужна была революция, задавались и проницательные современники. Так, практически одинаково отреагировали на восстание престарелый граф Ф.В. Ростопчин и ровесник декабристов князь П.А. Вяземский. Сравнивая русских революционеров с теми, кто в конце XVIII в. делал революцию во Франции, они недоумевали: там «повара хотели попасть в князья», «сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями». В России же произошло обратное: графы и князья вдруг решили «попасть в повара», стать «тряпичниками и сапожниками» [11]. В поэтических строках этот странный, не поддающийся объяснению с точки зрения бытовой логики парадокс описал поэт Н.А. Некрасов: «В Европе сапожник, чтоб барином стать, / Бунтует, – понятное дело! / У нас революцию сделала знать: / В сапожники, что ль, захотела?..» [14, с. 165].

При всей саркастичности подобных формулировок в них есть доля истины: действительно, часть молодых российских дворян решила уравнять себя в правах с податными российскими сословиями. Но вовсе не потому, что декабристы любили простой народ или крепостных крестьян. Для того чтобы, например, проявить свою любовь к крепостным, им не надо было организовывать заговор. Стоило только воспользоваться принятым еще в 1803 г. указом Александра I о вольных хлебопашцах – и отпустить на волю собственных крепостных. Однако никто из заговорщиков этим указом не воспользовался.

Пытаясь объяснить свое участие в заговоре, декабрист Г.С. Батеньков утверждал, что ему всегда хотелось быть «политиком». Возможность осуществить свою мечту он обрел в заговоре: «Тайное общество наше отнюдь не было крамольным, но политическим» [19, с. 93, 90]. Быть политиком – это значит иметь возможность определять политическое развитие страны, принимать участие в выработке важнейших решений, проводить реформы.

Однако в условиях абсолютной монархии, какой была Россия в XIX в., политикой имеет возможность заниматься только один человек – царь. Придворные с большим или меньшим успехом могут лишь плести интриги. А те, кто находится ниже по сословной лестнице, лишены и этой возможности. Стать политиком в монархическом сословном государстве невозможно.

Единственная возможность для человека определять судьбы страны – сломать сословную систему, добиться того, чтобы российское общество стало обществом равных возможностей. «В отношении дворянства вопрос о реформе ставится так: что лучше – быть свободным вместе со всеми или быть привилегированным рабом при неограниченной и бесконтрольной власти?» – утверждал декабрист Н.И. Тургенев. Он считал, что «истинное благородство – это свобода; его получают только вместе с равенством – равенством благородства, а не низости, равенством, облагораживающим всех» [31, с. 385].

Собственно, декабристы боролись прежде всего за равенство всех перед законом. Именно из этого требования вытекала необходимость отмены крепостного права и абсолютной монархии. И ради победы в этой борьбе они готовы были рисковать и свободой, и жизнью.

Однако обе попытки декабристов взять власть оказались неудачными. Причины этой неудачи – если, конечно, не сводить их к отсутствию в России в начале XIX в. пролетариата – тоже нуждаются в тщательном осмыслении.

Представляется, что главная причина краха заговора в том, что лидеры оппозиции в александровской России так и не смогли договориться между собою. Пестеля, например, многие заговорщики боялись гораздо больше, чем государя императора.

Так, в 1824 г. не по вине Пестеля закончились провалом так называемые «объединительные совещания» – попытка лидера Южного общества договориться с северянами о совместных действиях. В ходе этих совещаний Пестелю открыто предъявили обвинение в бонапартизме. «Главным предметом разговора было Временное Правление, против которого говорили наиболее Трубецкой, а также и Никита Муравьев. Они много горячились, а я все время был хладнокровен до самого конца, как ударил рукою по столу и встал», – показывал Пестель на следствии [25, с. 163]. По показанию же Трубецкого, перед тем, как хлопнуть дверью, южный лидер заявил: «Стыдно будет тому, кто не доверяет другому и предполагает в другом личные какие виды, что последствие окажет, что таковых видов нет» [27, с. 16].